"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

следующему. А покончив с зубами и бровями, перейду к цвету лица. Я буду
каждое утро бежать в сад и, стоя под деревьями - абрикосовыми, персиковыми,
фиговыми, - пожирать фрукты, пока у меня не смягчится кишечник. Я буду
совершать утренний моцион, прогуливаясь по руслу реки, и вечерний - по
холмам. Если причина физиологическая - из-за которой моя кожа такая дряблая
и бледная, тело такое худое и тяжелое (если такое сочетание возможно), то я
порой думаю: уж не стоит ли во мне кровь лужами, вместо того чтобы течь, или
уж не двадцать ли одна у меня кожа вместо семи, как пишу в книгах? - тогда и
лечение должно быть физиологическим; если же это не так, то во что остается
верить?
44. Однако какой радостью было бы быть просто некрасивой безмятежной
пустоголовой наследницей, готовой вручить тело и душу первому встречному -
даже коробейнику или странствующему учителю латыни, - и родить ему шесть
дочерей, и сносить его побои и ругань с христианским терпением, и жить
пристойной тусклой жизнью, вместо того чтобы, опершись на локоть, созерцать
себя в зеркале в атмосфере сгущающихся сумерек и обреченности, если мне
верно подсказывают мои кости. Почему, если я способна так решительно вылезти
из своей теплой постели в пять утра, чтобы разжечь огонь в плите, с
посиневшими от холода ногами и руками, растрескавшимися от прикосновения к
ледяной медной посуде, - почему я не могу сейчас вскочить, побежать в лунном
свете к ящику с инструментами, в сад и начать весь комплекс лечения -
выдергивание волос, удаление зубов и поедание фруктов, - пока еще не слишком
поздно? Или есть во мне что-то такое, что любит мрачное, ужасное,
обреченное, что обнюхивает свое гнездо и сворачивается калачиком в темном
углу среди крысиного помета и куриных костей и ни за что не согласится вести
пристойное существование? А если это так, то откуда оно взялось? Из
монотонности моего окружения? Из всех этих лет, проведенных в сердце
природы, в семи мигах от ближайшего соседа, от игры с палочками, камнями и
насекомыми? Думаю, что это не так, - хотя кто я такая, чтобы судить. От моих
родителей? От моего отца, сердитого, нелюбящего? От моей матери, этого
затуманенного овала на стене, за спиной у отца? Возможно. Возможно, от них,
вместе или порознь, а до них-от моих четырех бабушек и дедушек, которых я
забыла, но в случае необходимости наверняка смогу вспомнить, и от моих
восьми прабабушек и прадедушек и шестнадцати прапрабабушек и прапрадедушек,
и еще от тридцати двух до них, и так далее, пока мы не доберемся до Адама и
Евы и в конце концов до десницы Божьей, - с помощью процесса, математический
аспект которого всегда ускользает от меня. Первородный грех, вырождение
линии - вот две прекрасные, смелые гипотезы, объясняющие мое уродливое лицо
и мои темные желания, а также нежелание вскочить сию минуту с кровати и
заняться своим лечением. Но меня не интересуют объяснения. Все эти "отчего"
и "почему". Судьба - вот что меня интересует; или ошибка судьбы - словом,
то, что должно со мной случиться. Женщина в ночном чепчике, глядящая на меня
из зеркала, женщина, которая в определенном смысле я, угаснет и растает в
сердце страны, если у нее не будет хотя бы жидкой кашки событий, чтобы
питаться. Мне не улыбается стать одной из тех, кто смотрится в зеркало и
ничего не видит или ходит под солнцем и не отбрасывает тень. Мне решать.
45. Хендрик. Хендрику платят натурой и наличными. То, что когда-то
составляло два шиллинга, к концу месяца возросло теперь до шести шиллингов.
А еще-две овцы на убой и еженедельная норма муки, маиса, сахара и кофе. У
него свой собственный огород. Одевается он в вещи с отцовского плеча, еще в