"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

- Хендрик, мой хозяин.
- А теперь слушай внимательно, Хендрик. Ступай на кухню и скажи Анне,
чтобы дала тебе хлеб и кофе. Скажи ей, что она должна устроить для тебя
место, где ты будешь спать. Мне нужно, чтобы завтра рано утром ты был здесь.
Тогда я скажу тебе, что делать. А теперь иди.
- Да, мой хозяин. Спасибо, мой хозяин.
42. Как приятно слушать подобный диалог! Вот если бы вся моя жизнь была
такой: вопрос и ответ, слово и эхо - вместо мучительных "А дальше?", "А
дальше?". Разговор мужчин так ясен, так спокоен, так деловит. Мне следовало
родиться мужчиной, тогда я не стала бы такой кислой; я проводила бы дни на
солнце, делая то, что делают мужчины: копала бы ямы, строила изгороди,
считала овец. А что ждет меня на кухне? Болтовня служанок, сплетни, болезни,
дети, запахи еды, кошки, трущиеся о ноги, - какую жизнь можно вести в таком
окружении? Хотя я десятилетиями питаюсь бараниной, тыквой и картофелем, я не
приобрела челюсти, бюст и бедра настоящей, дородной сельской женщины - лишь
мои тощие ягодицы обвисли вдоль ног. Увы, моей силы воли, которую я рисую
себе как провод в чехле из крепа, недостаточно, чтобы вечно противостоять
молекулам жира: погибая миллионами в кампаниях против маленьких зверьков
моей крови, они все же рвутся вперед (я представляю их себе в виде множества
слепых ртов), когда я год за годом сижу за столом напротив моего молчаливого
отца, прислушиваясь к крошечным зубкам внутри меня. Не следует ожидать чудес
от тела. Даже я умру. Как это отрезвляет!
43. Зеркало. Я унаследовала его от своей давно утраченной матери, чей
портрет, должно быть, висит на стене в столовой над головами моего
молчаливого отца и молчаливой меня; правда, когда я вызываю в памяти эту
стену, то почему-то обнаруживаю в этом месте лишь серое пятно...
Унаследовала от моей давно утраченной матери, которую однажды найду; зеркало
вделано в дверцу платяного шкафа, находящегося напротив моей кровати.
Созерцание собственного тела не доставляет мне удовольствия, но когда я
заключаю себя в ночную сорочку белого цвета - белый для ночи, черный для
дня, вот как я одеваюсь - и надеваю носки в зимний холод и чепчик от
сквозняков, то иногда оставляю свет и, полулежа в постели и опираясь на
локоть, улыбаюсь изображению, которое смотрит на меня полулежа и опершись на
локоть, а иногда даже говорю с ним - или с ней. В такие минуты, как эта, я
замечаю (какое полезное устройство зеркало, оно ясно все показывает - если
только можно назвать его устройством, ведь зеркало такое простое, оно лишено
механизма), как густо разрослись волосы у меня между глазами, и размышляю о
том, нельзя ли эти заросли (будем говорить без обиняков, мне не за что
любить свое лицо) выщипать пинцетом или даже выдернуть все разом, как пучок
морковки, клещами, создав иллюзию мягкости и ровного характера. И не пойдет
ли также на пользу моему облику, если я освобожу свои волосы от сетки,
которую ношу в дневное время, и шпилек, и от ночного чепчика, вымою их и
распущу - они покроют шею, а когда-нибудь, быть может, упадут на плечи. Ведь
если волосы растут у трупов, почему бы им не вырасти у меня? И, может быть,
я стану не такой уродливой, если что-нибудь сделаю со своими зубами, которых
у меня слишком много, - пожертвую некоторыми, чтобы выросли другие, если я
еще не слишком стара для этого? Как спокойно я отношусь к тому, чтобы
вырвать зубы: я боюсь многих вещей, но боль, по-видимому, не входит в их
число. Я усядусь перед зеркалом (говорю я себе), захвачу клещами обреченный
зуб и буду тащить и переживать, пока он не выйдет. Потом перейду к