"Джеймс Фенимор Купер. Моникины" - читать интересную книгу автора

подвел Тома к окну, откуда они могли видеть соседей, которые шли в церковь,
ибо мои деловитые предки созерцали это высоконравственное зрелище в
воскресенье, как и подобало в такой день.- Поди сюда, мальчик, и ты увидишь,
как малая доля того капитала, который ты, кажется, считаешь припрятанным,
разгуливает при ярком свете по городским улицам. Вон там ты видишь жену
нашего соседа кондитера. С каким высокомерием она закидывает голову и
показывает всем безделку, которую ты ей вчера продал! Так вот: даже она,
неряшливая, праздная, тщеславная и, в общем, мало заслуживающая доверия, все
же носит с собой часть моего капитала!
Мой достойный предок вытаращил глаза; он не считал своего патрона
способным доверить что-нибудь женщине, которая, как им было хорошо известно,
покупала больше, чем ее муж согласился бы оплатить.
- Она дала мне гинею, хозяин, за то, что не стоило и семи шиллингов!
- Вот именно, Том, и сделала она это только из тщеславия. Я извлекаю
прибыль из ее глупости и из глупости всего человеческого рода. Так теперь ты
видишь, на какой капитал я веду свои дела? А вон ее служанка несет
деревянные галоши за ленивой тварью. У этой девчонки тоже хранится доля
моего капитала, и на прошлой неделе я взял из него полкроны.
Том долго раздумывал над иносказаниями своего предусмотрительного
хозяина, и хотя он понимал их не лучше, чем их поймет добрая половина
обладательниц томных влажных глаз и обладателей пробивающихся бачек среди
моих читателей, все же, поразмыслив, он в конце концов, практически постиг
эти тонкости и к тридцати годам уже, пользуясь французским выражением,
довольно хорошо их "exploite" [Умел использовать (франц.).].
Со слов достоверных свидетелей мне известно, что взгляды моего предка
между десятью и сорока годами претерпели существенные изменения. Это
обстоятельство часто побуждало меня думать, что людям не следует особенно
доверять своим принципам в том гибком возрасте, когда человеческий дух,
подобно нежному ростку, легко отклоняется в сторону и поддается посторонним
воздействиям.
Люди замечали, что в раннем, еще впечатлительном возрасте, мой родитель
проявлял живейшее сочувствие при виде приютских детей, и не было также
случая, чтобы он прошел мимо ребенка, плачущего от голода на улице-особенно
если это был маленький мальчик, еще одетый в платьице,- не поделившись с ним
своей коркой хлеба. Так, говорят, мой достойный отец и поступал всегда, и, в
особенности, если перед встречей его сострадательность была обострена
хорошим обедом. Последнее можно приписать более яркому представлению о том
удовольствии, которое он собирался доставить.
В шестнадцать лет он уже иногда касался в беседах политики, а к
двадцати годам стал ее большим и красноречивым знатоком. Он любил поговорить
о справедливости и священных правах человека, нередко высказывая при этом
весьма достойные мысли, вполне приличествующие юноше на дне великого
социального котла, который тогда, как и ныне, бурно кипел и жар,
поддерживавший это кипение, особенно сильно ощущался именно на дне. Меня
уверяли, что никто из молодых людей прихода не говорил с таким пылом и
самозабвением о налоговом бремени или об обидах, причиненных Америке и
Ирландии. Примерно тогда же слышали, как он кричал на улицах: "Уилкс и
свобода!"
Но, как это всегда бывает с людьми выдающихся способностей, в душе
моего предка накапливались силы, которые вскоре направили все его блуждающие