"Джозеф Конрад. Юность" - читать интересную книгу автора

последний раз сошлись вместе. На моей не было ни мачты, ни паруса, но я
сделал мачту из запасного весла, а парус смастерил из тента, использовав
вместо реи - багор. Пожалуй, такой парус был не для шлюпки, но я имел
удовольствие убедиться, что могу обогнать своих спутников, если ветер дует с
кормы. Мне пришлось их подождать. Мы поглядели на карту, вместе позавтракали
сухарями с водой и получили последние инструкции. Они были несложны: плыть
на север и по возможности держаться всем вместе.
- Будьте осторожны с этим штормовым парусом, Марлоу, - сказал
капитан. А Мэхон, когда я гордо проплыл мимо его шлюпки, наморщил свой
горбатый нос и крякнул:
- Вы очутитесь с вашим судном на дне, если будете зевать, молодой
человек!
Старик он был язвительный!.. Пусть же глубокое море, где он спит
теперь, баюкает его нежно, баюкает ласково до конца времен!
Перед заходом солнца ливень прошел над двумя шлюпками, оставшимися
далеко за кормой, и после этого я потерял их из виду. На следующий день я
сидел, управляя своей раковиной - первым моим судном, а вокруг меня были
только небо да вода. После полудня я увидел далеко на горизонте верхние
паруса какого-то судна, но промолчал, а мои матросы ничего не заметили. Вы
понимаете, я боялся, не возвращается ли оно на родину, а мне вовсе не
хотелось поворачивать вспять у самых врат Востока. Я держал курс на Яву, --
еще одно волшебное слово - такое же, как Бангкок! Я плыл много дней.
Мне нет нужды вам рассказывать, что значит плыть по морю в открытой
шлюпке. Помню ночи и дни штиля, когда мы гребли, гребли, а шлюпка, как
зачарованная, казалось, стояла на месте, обведенная кругом горизонта. Помню
жару, помню ливни, заставлявшие нас до изнеможения вычерпывать воду (но
наполнявшие наш бочонок), помню последние шестнадцать часов, когда рот стал
сухим, как зола. А рулевое весло моего первого судна то и дело взлетало над
волнующимся морем. До сей поры я не знал, какой я молодчина. Помню
осунувшиеся лица, поникшие фигуры моих двух матросов и помню свою юность и
то чувство, которое никогда уже не вернется: мне чудилось, что я могу жить
вечно, переживу море, землю и всех людей, - обманчивое чувство, влекущее
нас к радостям, к гибели, к любви, к тщетным усилиям - к смерти. Торжество
силы, пламя жизни в горсточке праха, пламя в сердце - пламя, которое с
каждым годом тускнеет, становится холоднее и гаснет, - гаснет слишком рано,
слишком рано, раньше, чем сама жизнь.
Так я вижу Восток. Я видел сокровенные его уголки и заглянул в самую
его душу, но теперь я вижу его всегда с маленькой шлюпки, вижу очертания
высоких гор - голубых и далеких утром, туманных в полдень, зубчатых и
пурпурных на закате. Я ощущаю в своей руке весло, а перед моими глазами
видение палящей синевы моря. И вижу бухту, широкую бухту, гладкую, как
стекло, и полированную, как лед; она мерцает в темноте. Красный огонь горит
вдали, на темной полосе суши, а ночь мягкая и теплая. Ноющими руками мы
поднимали весла, и вдруг дыхание ветра - дыхание слабое, теплое,
пропитанное странным ароматом цветов и запахом леса, - вырывается из тихой
ночи - первый вздох Востока, коснувшийся моего лица. Этого мне не забыть.
Вздох неосязаемый и порабощающий, как чары, как шепот, сулящий таинственные
наслаждения.
Мы гребли эти последние одиннадцать часов. Гребли двое, а тот, чья
очередь была отдыхать, сидел у румпеля. Мы увидели в этой бухте красный