"Владимир Чунихин. Рихард Зорге - заметки на полях легенды " - читать интересную книгу автора

ими спецслужб. Вкупе с пониманием собственной непригодности к легальным и
трудовым способам обеспечения своего существования.

Далее.
О взаимоотношениях в Коминтерне (о Бухарине и прочих) разговор еще
будет. Сейчас же сразу хочется заметить только одно. Дружба,
протежирование...
Кто и с чего это взял?

Где хотя бы одно доказательство какого-то особого покровительства или
протежирования, проявленным Бухариным в отношении Зорге? Где оно?
Есть только умозаключения и догадки на основе формальных признаков:
работали вместе, значит...

Между тем, просится несколько грубоватый вопрос.
Кто такой Бухарин и кто такой Зорге?
Это Роберту Вайманту простительно. Российским же ученым должен был бы
быть известен советский стиль жизни.
В советской элите "дружили" по своим иерархическим нишам. Все
остальное - в рамках чисто служебных отношений. В лучшем случае.

Между тем, сага о дружбе Бухарина с Рихардом Зорге поднимается и
многозначительно пересказывается снова и снова.

Вообще-то, пробовать возражать на одно умозаключение другим
умозаключением - занятие неблагодарное. Одна и та же зыбкая почва и для
утверждений и для возражений.
Мы можем сойти с этой почвы просто.

Фактических доказательств этому нет. И точка.

Тем более, что все эти выкладки и догадки историков сразу блекнут,
когда мы перечитаем еще раз подлинные слова Бранко Вукелича, вокруг которых
понастроено столько слов о страхах Рихарда Зорге повторить судьбу Бухарина.
Читаем еще раз.

"Он сказал мне, что хотел бы вернуться в Москву, если ему это разрешат.
Однако там он чувствовал бы себя одиноко, поскольку в Москве не осталось
никого из прежней "ленинской группы". Вернувшись, он стал бы ее последним
членом. Он сказал также, что именно пребывание в Японии спасло его от
превращения в жертву чисток".

Таким образом, имя Бухарина здесь появилось только благодаря
умозаключениям автора. Сам Зорге это имя здесь не упоминал.

И еще оказывается, что ни слова Рихард Зорге не сказал о своем страхе
перед этим самым возвращением. Это опять-таки вольная интерпретация автора,
убеждающего читателей, что Зорге говорит здесь именно о своем страхе.
На самом деле он говорит здесь о своем одиночестве.