"Корней Чуковский. Мой Уитмен" - читать интересную книгу автора

С миром вернись в океан, моя милая,
Я ведь тоже капля в океане.
("Из бурлящего океана толпы")
Вот и все, что он может сказать женщине, которая полюбила его.
"В вас я себя вливаю, - твердит он своим возлюбленным, - тысячи будущих
лет я воплощаю через вас", но где та женщина, что согласится служить для
мужчины лишь безымянным, безличным воплощением грядущих веков?
Давно уже вся мировая литература, особенно русская, проникновенно
твердит, что поэзия любви начинается именно с индивидуализации любимого, с
ощущения его единственности, его исключительности, его "ни с кем
несравнимости":
Только в мире и есть, что лучистый,
Детски задумчивый взор!
Только в мире и есть - этот чистый,
Влево бегущий пробор.
(А. Фет)
Нехлюдов в "Воскресении" Толстого увидел, влюбившись в Катюшу Маслову,
"ту исключительную, таинственную особенность", которая отличала ее от всех
прочих людей и делала ее "неповторимой", "единственной".
Это чувство совершенно неведомо автору "Листьев травы".
"Я славлю каждого, любого, кого бы то ни было", - постоянно повторяет
поэт.
Кто был ты ни был, я руку тебе на плечо возлагаю, чтобы ты стал моей
песней,
И я тихо шепчу тебе на ухо:
Многих женщин и многих мужчин я любил, но тебя я люблю больше всех.
("Тебе")
Однако ни один человек не захочет, чтобы его любили такой
алгебраической, отвлеченной любовью - в качестве "кого бы то ни было",
одного из миллионов таких же.
Впрочем, для Уолта Уитмена даже один человек - не один:
Он не один, он отец тех. кто станут отцами и сами.
В нем начало многолюдных государств, богатых республик...
И знаете ли вы, кто придет от потомков его через мириады веков!
("Дети Адама")
Даже в одном человеке для него - мириады людей.
Художническое проникновение в психологию отдельных людей было ему
совершенно несвойственно. Все попытки в этой области неизменно кончались
провалом. Когда в своем романе "Франклин Ивенс", в своих повестях и
рассказах он попробовал дать несколько художественных образов современных
ему женщин и мужчин, получились тусклые шаблоны ниже среднего литературного
уровня.
Для изображения конкретных людей и их индивидуальных особенностей у
него не было никаких даровании.
В "Листьях травы" есть поэма "Песнь о плотничьем топоре". В поэме
встают перед ним миллионы всевозможных топоров, которыми в течение столетий
отрубали преступникам головы, делали кровати новобрачным, мастерили гробы
покойникам, корыта и колыбели младенцам, корабли, эшафоты, лестницы, бочки,
посохи, обручи, стулья, столы. Он видит несметные скопища древних воителей с
окровавленными боевыми секирами, тысячи палачей, опирающихся на страшные