"Корней Чуковский. Мой Уитмен" - читать интересную книгу автора ("Переправа на бруклинском пароходике")
Обращаясь к этим будущим, еще не рожденным людям и продолжая говорить о себе, как о давно погребенном покойнике, он опять-таки устанавливает полную "идентичность" своих ощущений с ощущениями этих людей. Смерти нет, есть вечная трансформация материи. Я верю, что из этих комьев земли выйдут и любовники и лампы. ("Песня о себе") Смерть не ставит границы между прошлым поколением и будущим. Люди для Уитмена - капли воды, вовлеченные в бесконечный круговорот бытия: между облаком, туманом и волной океана - лишь кажущаяся, формальная разница. Та же разница между живыми и мертвыми: Смерти воистину нет. А если она и была, она вела за собою жизнь, она не подстерегает ее. чтобы прикончить ее. Ей самой наступает конец, едва только появится жизнь. ("Песня о себе") Отрешившись от всего индивидуального, личного, он тем самым освобождается и от ужаса смерти, и смерть возникает пред ним как мудрая и благодатная сила природы, вечно обновляющая жизнь вселенной: Могучая спасительница, ближе! Всех, кою ты унесла, я пою. радостно пою мертвецов, Утонувших в любовном твоем океане. Омытых потоком твоего блаженства, о смерть! ("Когда во дворе перед домом...") О личном бессмертии он не заботился: судьба отдельных капелек не занимает того, у кого перед глазами океан. Он - поэт миллиардов, отсюда его слепота к единицам. Все случайное, индивидуальное, личное было ему недоступно. Глядя на землю глазами космонавта, различая издали только многомиллионные толпы, где каждый равен каждому, где все - как один, Уитмен не видит, не чувствует отдельных человеческих душ. Человечество для него муравейник, в котором все муравьи одинаковы. В его книге нет ни одной - буквально ни одной! - человеческой личности, и даже в грандиозной поэме, где он так вдохновенно оплакивает смерть президента Линкольна ("Когда во дворе перед домом цвела этой весною сирень"), самобытная личность национального героя Америки, в сущности, совершенно отсутствует. Это реквием по общечеловеку, плач всякого любящего о всяком любимом, хотя, по словам поэта, одна лишь родная мать была ему дороже Линкольна. Даже в многочисленных любовных стихах, составляющих в "Листьях травы" особый цикл "Адамовы дети", является не такая-то женщина, с таким-то лицом, с такой-то родинкой, с такой-то походкой, единственная, неповторимая в мире, а общеженщина, в которой он видит раньше всего ее многородящие чресла, но совершенно не чувствует обаяния ее человеческой личности. Из бурлящего океана толпы нежно выплеснулась ко мне одна капля И шепнула: люблю тебя, покуда не сгину! - капля, которая ничем не отличается от всякой другой. Недаром говорят: "как две капли воды". |
|
|