"Корней Чуковский. Мой Уитмен" - читать интересную книгу автора

("Переправа на бруклинском пароходике")
Обращаясь к этим будущим, еще не рожденным людям и продолжая говорить о
себе, как о давно погребенном покойнике, он опять-таки устанавливает полную
"идентичность" своих ощущений с ощущениями этих людей. Смерти нет, есть
вечная трансформация материи.
Я верю, что из этих комьев земли выйдут и любовники и лампы.
("Песня о себе")
Смерть не ставит границы между прошлым поколением и будущим. Люди для
Уитмена - капли воды, вовлеченные в бесконечный круговорот бытия: между
облаком, туманом и волной океана - лишь кажущаяся, формальная разница. Та же
разница между живыми и мертвыми:
Смерти воистину нет.
А если она и была, она вела за собою жизнь, она не подстерегает ее.
чтобы прикончить ее.
Ей самой наступает конец, едва только появится жизнь.
("Песня о себе")
Отрешившись от всего индивидуального, личного, он тем самым
освобождается и от ужаса смерти, и смерть возникает пред ним как мудрая и
благодатная сила природы, вечно обновляющая жизнь вселенной:
Могучая спасительница, ближе!
Всех, кою ты унесла, я пою. радостно пою мертвецов,
Утонувших в любовном твоем океане.
Омытых потоком твоего блаженства, о смерть!
("Когда во дворе перед домом...")

3

О личном бессмертии он не заботился: судьба отдельных капелек не
занимает того, у кого перед глазами океан. Он - поэт миллиардов, отсюда его
слепота к единицам. Все случайное, индивидуальное, личное было ему
недоступно. Глядя на землю глазами космонавта, различая издали только
многомиллионные толпы, где каждый равен каждому, где все - как один, Уитмен
не видит, не чувствует отдельных человеческих душ. Человечество для него
муравейник, в котором все муравьи одинаковы.
В его книге нет ни одной - буквально ни одной! - человеческой личности,
и даже в грандиозной поэме, где он так вдохновенно оплакивает смерть
президента Линкольна ("Когда во дворе перед домом цвела этой весною
сирень"), самобытная личность национального героя Америки, в сущности,
совершенно отсутствует. Это реквием по общечеловеку, плач всякого любящего о
всяком любимом, хотя, по словам поэта, одна лишь родная мать была ему дороже
Линкольна.
Даже в многочисленных любовных стихах, составляющих в "Листьях травы"
особый цикл "Адамовы дети", является не такая-то женщина, с таким-то лицом,
с такой-то родинкой, с такой-то походкой, единственная, неповторимая в мире,
а общеженщина, в которой он видит раньше всего ее многородящие чресла, но
совершенно не чувствует обаяния ее человеческой личности.
Из бурлящего океана толпы нежно выплеснулась ко мне одна капля
И шепнула: люблю тебя, покуда не сгину!
- капля, которая ничем не отличается от всякой другой. Недаром говорят:
"как две капли воды".