"Валентина Васильевна Чудакова. Как я боялась генералов " - читать интересную книгу автора

пулеметные площадки - убрать снег, утрамбовать бруствер, укрепить
пулеметные земляные столы жердьевой обшивкой. От этого двойная польза:
можно в любой вечер прицельно опробовать пулемет и фрицев в заблуждение
ввести - пусть думают, что у нас огневых точек прибавилось. Нафиков
выслушал меня не моргнув глазом и тут же отчеканил: "Есть! Будет сделано".
Гм... уж хоть бы поспорил чуток. Вон дед Бахвалов по этому же поводу такую
бодягу развел - в пот вогнал, пока с ним наконец договорились и вместе
осмотрели заваленные снегом запасные площадки и наметили капитальный
ремонт. Уже когда половину дела сделали, дед все еще ворчал, задним числом
доказывая никчемность затеи с запасными площадками: "Отчего солдат гладок?
Поел да на бок. Кукиш с загогулиной! Дадут солдату отоспаться - как же,
держи карман шире..." И все прохаживался насчет "новой метлы" -
размахалась, дескать, накануне наступления... До того меня допек, что я не
удержалась - ехидно поддела старого, да еще и при солдатах: "Василий
Федотович, не иначе как сам командарм генерал-лейтенант Поленов вам по
прямому проводу сообщил, что в наступление двинем завтра". Солдаты
зафыркали от смеха, а дед Бахвалов сразу притих.
У сержанта Лукина глаза заплыли от неумеренного сна. Шея черная, как
голенище. В дзоте, правда, тепло, хотя никакого намека на жилой уют. И
солдаты у Лукина какие-то сонные, равнодушные. В своего командира.
- Товарищ сержант, выйдемте!
- Что изволите, товарищ младший лейтенант?
Я отошла подальше от наружного часового и вместо ответа протянула
Лукину круглое солдатское зеркальце. Он машинально разглядывает свое лицо
и вздыхает.
- Ну что? - спрашиваю.
- А ничего. Медведь век не мылся...
- Что там медведь, какой у него век! Вот внук Чингисхана Батый,
читала, всю жизнь не умывался, считая, что смывать с лица грязь - значит
уничтожать богом данную красоту. Ему, что ли, подражаете?
- Так ведь у меня от умывания снегом кожа перхается, товарищ
командир!
- Нежности телячьи. А от грязи чирьи насядут да угри. Вот что,
сержант, мне на вас противно смотреть. Честное слово. А ведь и парень-то
вроде бы ничего, если хорошенько отмыть...
И на этом я ухожу.
В дзоте у деда Бахвалова картина другая. Едва заметив меня, наружный
часовой - молодой солдат-гуцул Попсуевич - рывком распахивает дверь и
громким шепотом внутрь дзота:
- Шухер! Командиршу бес несет...
- Приветствовать командира положено! - делаю ему замечание мимоходом.
В дзоте накурено до умопомрачения, но чисто. По обеим боковым стенам
двухъярусные нары с колючими постелями из елочных лап, аккуратно
заправленными плащ-палатками. Дзот просторный - трехамбразурный. Две
амбразуры - боковые - прикрыты изнутри плотными деревянными щитами, в
третью - фронтальную - высунул тупое рыло пулемет. А на его ребристый
кожух напялена самая настоящая белая кальсонина, и даже с завязками. Над
амбразурой прибита плащ-палатка. Она складками падает до самого пола,
укрывая пулемет и маскируя освещение. Правда, какое там освещение! В
консервной банке плавает крошечный фитилек и коптит гораздо больше, чем