"Михаил Черненко. Чужие и свои " - читать интересную книгу автора

наподобие того, как зимой в поле, когда замерзал. Но встряхнуться не мог.
Скорее всего, и не сознавал этого. (Это, конечно, теперешние слова, тогда
никаких слов просто не было.) Не хотел идти за водой. Ведь что с ведром
воды, что без него - какая разница? Не мыться же... Еды дома никакой, и
нечего отнести маме, если она даст о себе знать.
Пропадаем мы, это очень даже ясно.
И вот в один из таких дней, это было уже, наверное, начало мая, пошел я
отмечаться на "биржу труда", такой был заведен в городе порядок. Без этой
отметки в бумажке, которую полагалось носить при себе, могли прямо с улицы
забрать полицаи.
Там мальчика и прихватили...
На листке размером с половину тетрадной страницы, который мне дали
вместо отметки биржи труда, мои имя и фамилия были вписаны в отпечатанную
форму из таких примерно слов: "Мобилизован на работу в Германию, явиться для
отправки на железнодорожную станцию Харьков по адресу такому-то такого-то
числа к такому-то часу, имея при себе исправные одежду и обувь, это
предписание и продукты питания на одни сутки..."
Было это напечатано по-русски или по-украински - не помню.
Подпись-закорючка немецкими буквами. Продуктов у [25] нас дома к тому
времени все равно не было. И еще запомнился, прямо как отпечатался в памяти,
молодой немец, который этот документ выдавал. В желто-зеленой форме, но без
погон, значит, не военный. Лицо совсем не немецкого типа. Одно плечо ниже
другого. Говорил на ломаном русском доброжелательным тоном.
Отнесся я к происшедшему почти равнодушно. Не сейчас, так в другой раз
заберут, какая разница...
Сколько же раз потом меня про это спрашивали и допрашивали! Почему не
сбежал, почему пошел с этой бумажкой на сборный пункт, на станцию? Почему не
спрыгнул с поезда? Раз не сбежал, значит, добровольно... Ковыряли, шпыняли,
а также время от времени писали "куда следует" доносы. (Там, правда, и без
них все знали.) Писателями были чаще всего те, кому происходившее в войну
по-настоящему и не снилось.

Когда вернулся домой, бабушка, выслушав меня, помолчала, а потом
вздохнула и сказала, что раз так случилось, то что ж поделать. Раз
отправляют туда работать, значит, будут кормить. "Может, Бог даст, ты
выживешь. Пусть хоть там..." - сказала бабушка.
До назначенного дня оставалась еще, кажется, неделя. А через день или
через два к нам постучалась незнакомая девочка и передала записку от мамы. И
сказала адрес, куда мне идти к ней.
Мама написала, что накануне едва не погибла, что нести еду не нужно, а
нужно что-то из одежды, чулки попроще и платок на голову. Еще мешок или
наволочку и какие-то мелочи - иголку, нитки, пуговицы. И чтобы я сжег
письма, которые лежат в ящике ее стола, и пришел, куда скажет девочка.
Обязательно сегодня, потому что завтра мама уходит надолго.
Мы с бабушкой сожгли в печке письма, собрали нужные вещицы, и я пошел.
Встреч с немцами я к тому времени уже не боялся. Они, военные, как бы сами
по себе, к нам обычно не лезут. А если придется, отвечал по-немецки,
вспоминал уроки, которые раньше терпеть не мог, и, что называется,
заговаривал зубы. Когда говорил с ними по-немецки, это оказывало хорошее
действие. Уж по крайней мере, ведра с водой не отнимут. Лишь бы не полицаи.