"Эмиль Чоран. Признания и проклятия " - читать интересную книгу автора

желающего привлечь к себе внимание. Чтобы встать на один уровень с ним,
приходилось разглагольствовать, как и он, изрекая напыщенные и бессвязные
фразы. Загробный разговор одержимых страстями призраков.

В церкви Сен-Северин, слушая "Искусство фуги" в органном исполнении, я
неустанно повторял себе: "Вот то, что ниспровергает все мои проклятия".


Разломы

Когда выйдешь из круга ошибок и заблуждений, внутри которого
совершаются поступки, занять какую-либо позицию становится почти невозможно.
Для всего - для утверждения и даже для отрицания - нужна хоть капля
глупости.

Чтобы разглядеть главное, не нужно заниматься никаким делом. Просто
лежать целый день и вздыхать...

Все, отчего я прихожу в разлад с миром, органически неотделимо от меня.
Из опыта я вынес очень немногое. Меня всегда опережало разочарование.

Есть неоспоримое удовольствие в сознании того, что все наши поступки в
действительности ни на чем не основаны: все едино - что совершать поступок,
что не совершать. И все же в наших ежедневных деяниях мы вступаем в сделку с
Пустотой, то есть попеременно - а иногда и одновременно - полагаем этот мир
то реальным, то нереальным. Мы смешиваем здесь истины высокие и истины
низкие, и, к стыду мыслителя, уже сама эта мешанина - выигрыш жизни.

Мы несем на себе следы, оставленные не яростными болями, а глухими,
постоянными, терпимыми - теми, что являются частью нашей обыденной жизни,
подтачивая нас так же добросовестно, как нас точит Время.

Невозможно больше четверти часа без раздражения наблюдать отчаяние
другого человека.

Только в молодости есть желание дружбы и способность к ней. Пожилому же
человеку совершенно ясно, что больше всего он боится, как бы друзья его не
пережили.

Можно вообразить и предвидеть все, кроме глубины своего падения.

Единственное, что до сих пор привязывает меня к вещам, - это некая
жажда, унаследованная от предков, чье любопытство к жизни было доведено ими
до бесстыдства.

Как, должно быть, ненавидел себя человек, живший во мраке и зловонии
пещер! Понятно, почему художники, влачившие жалкое существование в этих
пещерах, не пожелали увековечить облик себе подобных и предпочли изображать
животных.