"Эмиль Чоран. Признания и проклятия " - читать интересную книгу автора

"Отринув святость..." Подумать только, как я мог произнести такую
чудовищную глупость! У меня же должно быть какое-то оправдание, и я упорно
надеюсь его найти.

Вне музыки все ложь - и одиночество, и даже экстаз. Музыка - это как
раз наилучшее сочетание того и другого.

Насколько с возрастом все становится проще! В библиотеке заказываю
четыре книги: две, набранные слишком мелким шрифтом, откладываю не глядя;
третья - слишком... серьезная - кажется мне нечитаемой. Волей-неволей беру
четвертую...

Можно гордиться тем, что сделано, однако гораздо больше следовало бы
гордиться тем, чего не сделано. Эту гордость еще надо изобрести.

Проведя вечер в его обществе, вы чувствовали себя совершенно разбитым,
потому что необходимость себя контролировать, избегать малейшего намека,
способного его оскорбить (а его оскорбляло все), в конце концов доводила вас
до полного изнеможения, оставляя в душе недовольство и им, и самим собой. Вы
ненавидели себя за то, что ради щепетильности, граничащей с унижением,
соглашались с его мнением; вы презирали себя за то, что не высказали все
начистоту, вместо того чтобы упражняться в столь изнуряющей деликатности.

Ни о собаке, ни о крысе никогда не говорят, что они смертны. По какому
праву человек присвоил себе эту привилегию? В конце концов, смерть не
является его открытием, и считать себя единственным ее носителем - признак
неумеренного самодовольства.

По мере того, как слабеет память, похвалы, которые нам когда-то
расточали, стираются, а проклятия остаются. И это справедливо: похвалы редко
бывали заслуженными, тогда как проклятия бросают некоторый свет на то, чего
раньше мы о себе не знали.

Если бы я родился буддистом, я бы им и остался; родившись же
христианином, я перестал им быть уже в ранней юности, когда - не в пример
мне нынешнему - я выразился бы гораздо хлестче, чем Гете, если бы знал в то
время о его богохульном высказывании, которое проскальзывает как раз в год
его смерти в одном из писем к Цельтеру: "Крест - самый уродливый образ из
всех, когда-либо существовавших на земле".

Главное часто открывается под занавес долгого разговора. Великие истины
произносятся на пороге.

Слабое место у Пруста - это головокружительно многословные описания
ничтожных деталей, символистский душок, нагромождение эффектов, поэтическая
перегруженность текста. Все равно как если бы Сен-Симон испытал на себе
влияние прециозной литературы. В наше время его никто бы уже не читал.

Письмо, достойное именоваться таковым, пишется под воздействием
восхищения или негодования - в общем, крайних чувств. Понятно, почему