"Владимир Чивилихин. Серебряные рельсы" - читать интересную книгу автора

негодность. Никаких стипендий не хватит, чтобы рассчитаться...
- Эх, голова садовая! - сказал Кошурников вечером. - Так теперь
спланируем твою практику - будешь караулить теодолит соседней партии. Как
инструмент освободится - на горбу сюда его. Потом назад.
- Михалыч...
- Возьми-ка логарифмическую линейку. Умножь пятьдесят восемь... Не
умеешь? Эх ты, инженер! Дай сюда!
Он взял линейку из рук подавленного студента и через минуту сказал:
- Примерно тысячу сто километров придется тебе за лето тайгой натопать.
Согласен?
- Согласен.
- Если бежать думаешь - валяй завтра утром. Харчей на дорогу дам.
- Не сбегу, Михалыч, сдохнуть легче.
Ущерб от пожара был отнесен за счет Кошурникова. Сберкнижки у него
сроду не водилось, и он долго не мог внести эти три тысячи рублей, которые
спустя несколько лет стали официально именоваться "растратой". Не раз
просил:
- Спишите. Верну в сто раз больше.
- Из каких доходов? - смеялись бухгалтера.
- Верну! - Михалыч остервенело хлопал дверью.
Наконец его вызвали с трассы в Новосибирск, как было сказано в
радиограмме, "по поводу знакомой вам растраты". Пришла в квартиру
комиссия. Жена беззвучно плакала.
- Надя, не смей! - сказал Александр и обратился к вошедшим: - Дайте
неделю отпуска. Рассчитаюсь.
Он исчез из города, а через неделю пришел с пачкой денег, улыбающийся,
счастливый.
- Вот. Три.
- Где взял?
- Украл. Но еще двести девяносто семь тысяч за мной, как обещал.
Жене он, посмеиваясь, рассказал, что только что с Алтая, где вместе со
старыми друзьями продал лесничеству отцовское наследство - дом на берегу
Катуни.
- Смеху было! Дают больше, уговаривают: дом-то, мол, крестовый,
крепкий, сто лет еще простоит. А я им толкую, что мне надо ровно три
тысячи. Умора!
И он заразительно захохотал, расстегивая на могучей груди неизменную
косоворотку.


Михалыч мало считался с условностями, часто ошибался, но никогда не
лгал. Моралисты разных сортов пробовали исправить этот стихийный характер,
бесцеремонно вмешивались в личную жизнь Михалыча. Однако с того все это
сходило как с гуся вода. Он оставался таким же заводилой, весельчаком и
балагуром, пока речь шла не о работе. Но если ему надо было драться за
свой вариант, доказывать его выгодность, то он буквально заболевал. В
случае неудачи бешено крутил головой, зажмурив глаза, кричал:
- Бюрократы! Чертов круг!
Перед войной его настойчиво звали работать в аппарат проектного
института, предлагали должность начальника отдела, соблазняли квартирой,