"Юрий Иванович Чирков. А было все так..." - читать интересную книгу автора

острова рыбаки, разбиравшие выброшенный бурей лес. Павел был привязан к
большому бревну. Штормом, шедшим с запада, его выбросило на берег и завалило
плавником. Рассказывали, что у него был разбит череп и переломаны все кости.
Карантинная неделя на перпункте заканчивалась. Это была спокойная,
безработная, но голодная неделя. Ежедневные проверки да медицинская комиссия
по определению трудоспособности - вот и все беспокойство.
На голодный желудок хорошо думалось. Мысли были ясные, строгие, как и
осенние утра. Вспоминалось многое из последних месяцев и из ранних детских
лет.
С болью думалось о маме и папе и вспоминалось десятиминутное свидание
перед отправкой. Две орущие и плачущие толпы, разделенные коридором из
двойной решетки. С одной стороны, заключенные, с другой - родственники.
Между решетками ходит тюремщик. Дрожащий от сдерживаемых слез подбородок
папы и спокойно каменное лицо мамы с отчаянной тоской в глазах.
- Все будет хорошо, - кричал я. - Три года - срок маленький, я буду
учиться и не потеряю времени! Я не испорчусь! Берегите себя! - перекрикивал
я шум и плач прощающихся.
- Тебя били на допросах?
- Нет, мамочка!
- Будь честным!
- Буду, буду!
- Пиши, нам будет плохо без писем.
- Обязательно. Разрешают два письма в месяц.
- Ты вернешься раньше. Адвокат мне сказал, что детей в лагерь не
посылают, ведь тебе только пятнадцать лет. Я назначена на прием к
Вышинскому. Если он не поможет, я буду добиваться приема у Калинина и у
Сталина.
- Мамочка, не надо. Тебя посадят! - в ужасе закричал я.
Вспоминая свидание, я еще на перпункте тщательно подготовил текст
письма. Нам сказали, что письма разрешат отправлять после перевода в кремль.
Размер письма - одна тетрадная страница. Текст должен быть таким разборчивым
и осторожным, чтобы цензура не задержала.
Я очень хорошо помню это первое письмо, написанное так аккуратно, как я
никогда не писал ни дома, ни в школе. Я писал, что здоров и мне здесь
нравятся и природа, и старинные величественные постройки, упоминание о
которых свидетельствовало, что я буду жить не в палатках и не в землянках.
Далее я писал, что умываюсь и чищу зубы два раза в день, а по утрам
делаю гимнастику и обтираюсь. Сделал из старой рубашки три носовых платка.
Буду продолжать учиться, чтобы по окончании срока сдать экзамены за среднюю
школу, и просил как можно скорее выслать мне программы за 8-10-е классы,
тетради, карандаши, циркуль, теплые вещи, лук, чеснок, сахар, черные сухари,
сало, то есть никаких торгсинских излишеств.
Я полагал, что цензура не задержит такое деловое письмо, и самое
главное, из этого письма дома поймут, что я здоров, полон энергии, надежды и
хочу учиться.
На перпункте не было книг, газет, радио. Но был словоохотливый офеня -
соловецкий старожил. Этот любознательный старичок узнал многое о Соловках.
Даже читал журнал "Соловецкие острова", издаваемый культурно-воспитательной
частью лагеря в 20-е годы "для внутреннего употребления". В журналах
печатали стихи, очерки и даже романы с продолжениями. Авторами сих творений