"Юрий Иванович Чирков. А было все так..." - читать интересную книгу автора

книгу "Конституции буржуазных стран", спросил, какая из них мне больше по
нраву. Я объяснил, что прочитал пока только австрийскую и начал бельгийскую,
поэтому не имею данных для сопоставления. Тогда старик перегнулся через
барьер и сказал: "Лучшая из них та, которая дает право обвиняемому
отказаться от дачи показаний, то есть если человек не хочет давать
показания, то вся мощь государственного аппарата не может заставить его. Это
великое право защиты личности от государства". Я был озадачен: такое право
показалось мне фантастическим, поскольку известно было, как в процессе
следствия выбивались показания. В тот раз я не успел прочитать много
конституций, так как книгу эту вскоре в связи с подготовкой новой
Конституции Сталиным изъяли, но потом я установил существование такого
конституционного права в некоторых странах.
Старый юрист еще не раз озадачивал меня. Летом 36-го, когда шел процесс
Зиновьева - Каменева и других бывших лидеров, он присел ко мне на скамейку в
сквере и спросил, знаю ли я, что в кодексе Юстиниана написано: "Всякое
сомнение в пользу обвиняемого"? Я не знал. Бобрищев-Пушкин рассказал мне о
кодификации римского права, выполненной в VI веке византийским императором
Юстинианом, и об основном положении справедливого судопроизводства -
презумпции невиновности. Согласно законодательствам зарубежных стран,
обвиняемый считается невиновным до тех пор, пока его вина не будет доказана
объективными, неопровержимыми доказательствами. Он же сам не обязан
доказывать свою невиновность. Генеральный прокурор Вышинский, учитывая
выдвинутый Сталиным тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения
к коммунизму, разработал теорию о значении признания обвиняемого в ходе
следствия, согласно которой признания обвиняемого достаточно для
установления его виновности. Поэтому целью следствия стало любой ценой
получить признание обвиняемого, что значительно проще, чем поиск объективных
доказательств вины.
- Этот мерзавец Вышинский старается выслужиться, искупить свое
меньшевистское прошлое до 1920 года. Его теория и до пыток доведет. А
"Тот", - Бобрищев показал пальцем вверх, - освободится от всех конкурентов и
критиков, всех заставит признаться в том, что потребуется.
И он, превратившись в Ричарда III, произнес:

Неверный путь. Но нет уже помех,
Я в кровь вошел, и грех мой вырвет грех,
И слезы жалости мне не идут,
Зарезав братьев, я расчистил путь.

- Как нарушена законность, в какую бездну беззакония падает наше самое
справедливое в мире государство, - с горечью воскликнул он. - Я уверен, что
настанет время, когда об этом будет известно народу, но нас уже не будет.
Я перепугался и поднес палец к губам.
- Вы правы, Юра, - сказал он, - мне-то ничего не страшно, я скоро умру,
а вам могут и неприятности быть.
В другой раз мы говорили о Павлике Морозове. Бобрищев-Пушкин задумчиво
произнес:
- Помните "Детство" Горького? Как его дед говорил: "Доносчику первый
кнут". Я думаю, что со временем этот печальный феномен будет изучаться
историками и психологами как характерный показатель морали общества нашего