"Юрий Иванович Чирков. А было все так..." - читать интересную книгу автора

спокойный и отрешенный от всего и почему-то видел перед собой тихий
Зальцбург, дворец архиепископа и снежные вершины Альп.
Убито было трое, вскоре умерло еще двое, у шестого отняли руку.
Следствие было скорым. Обитатели пятого барака показали, что урки их
терроризировали и грабили, а Вальду-Фарановского хотели ночью связать и
вставить в задний проход горящий факел. Вот такой веселый фейерверк
задумали! Наверное, в ответ на его угрозу: "С огнем шутите!"
В результате ротмистр получил десять лет по 136-й статье (то есть
фактически добавку в два года), грозную славу и передислокацию в Соловки,
где он стал конюхом, имел при конюшне отдельную комнатку, с удовольствием
занимался породистыми выездными конями начальства и читал преимущественно
мемуары о мировой войне.
Лазаретная жизнь шла своим чередом. Выписали Федю.
- Юра, - высказался он на прощание, - друзья-то твои о тебе заботятся,
а совет добрый не дадут. Детский паек тебе полагается. До семнадцати лет
ты - малолетка. Подай заявку в часть снабжения и пей молочко!
Ушел без операции ротмистр. Вскоре за ним ушел Антонович. Положили на
операцию грыжи грузинского епископа, или католикоса, Батманишвили, тихого
старичка, переводившего Данте на грузинский язык; потом - Азисхана Ходжаева,
младшего брата бессменного, с 1925 года, председателя СНК Узбекистана
Файзулы Ходжаева; промелькнули какие-то венгры и поляки. Больные сменялись
быстро. Профессор Ошман не только артистически оперировал, но и очень
искусно долечивал в послеоперационный период.
Шел мрачный, ветреный ноябрь, я получил еще посылку. Опять устроил с
соседями чаепитие. Князь Гедройц был грустен. Он мечтал получить посылку от
жены, хотя более года от нее из ссылки не было известий. Навигация
заканчивалась, и надежды старика угасали. После чаепития я дал ему еще
сахару, свой талон на обед и пайку хлеба, талоны и хлеб доктора
Федоровского, который в эти сутки дежурил по лазарету и по закону "снимал
пробу" со всех блюд, приготовленных знаменитым лазаретным поваром. Столь
обильные дары подняли настроение Гедройца, и он уже предвкушал, как съест
вечером три обеда, а потом до отбоя будет пить чай с сахаром и хлебом.
В этот вечер в отделении были тяжелые больные, и я задержался в
лазарете до отбоя, сдавая дежурство Юре Гофману. Когда я поднялся на нары,
князь тяжело дыша, доедал остатки из своего огромного котла.
Ночью я проснулся от толчка. На моих ногах сидел Катаока и держал
Гедройца за руку, щупая пульс. Гедройц умер ночью. Обнаружил это Катаока.
Установив смерть, я вызвал санитаров, и старика унесли в морг. Утром было
вскрытие. На оцинкованном столе, с бортиками и желобком для стока крови,
лежал худой, костлявый старик с огромным вздутым животом.
Федоровский разрезал брюшину, обнаружив вздутый кишечник и желудок.
Профессор Ошман велел осторожно проколоть желудок и кишки, чтобы выпустить
газы. Из проколов брызнула жидкость, и ужасное зловоние заполнило
мертвецкую. Все вышли на воздух, оставив открытыми форточку и двери.
Вскрытие установило смерть от инфаркта, который был вызван чрезвычайным
переполнением желудка. Кроме того, у него был сильнейший склероз сосудов и
легких.
В этот же день последним рейсом "Ударник" доставил Гедройцу посылку. В
списке под аркой он был третьим номером. Я едва сдерживал слезы и чувствовал
свою вину за вчерашние чересчур обильные дары. Катаока меня утешал, убеждая,