"Юрий Иванович Чирков. А было все так..." - читать интересную книгу автора

людоедка Харитина, в другой - бывший офицер Телегин, а третья пока пустая:
пациента отправили в политизолятор, фамилия неизвестна.
За неделю я перезнакомился со всеми больными, из которых мне особенно
запомнились туберкулезник украинский писатель Плужник и Борис Вахтин из
Ростова, бывший краском, как он сам себя называл, муж Веры Пановой. Она
рассказывает о нем в "Огоньке", №11, за 1988 год, в публикации "О моей
жизни, книгах и читателях". Плужник расспрашивал меня, сочувствовал, но
утверждал, что если я не умру и не испорчусь, то мне эти три года дадут
очень много. Вахтин после расспросов мрачно сказал:
- От плеча до бедра раскроить за это. Я растерялся, но он еще более
мрачно буркнул:
- Не тебя.
В день окончания моей дневной смены я получил первую посылку. Она
задержалась, так как более недели море штормило и пароходик не ходил.
Получение посылки - интересная процедура. Список вывешивается под аркой,
ведущей из первого во второй двор. За посылками надо идти с мешками, мисками
и т.п., так как ящики и вся тара изымаются: консервы вскрываются, с конфет
сдираются обертки, от папирос отрываются мундштуки, одеколон выливается. Все
это - во избежание передачи нелегального и запрещенного.
Вскрытие ящиков производит заведующий почтово-посылочной экспедицией,
бывший директор "Интуриста", Месхи, полный, брюзгливый грузин, "27-й
бакинский комиссар", как называл он себя до ареста. Сидит он не по 58-й
статье, а за бытовое разложение и растрату. О показательном процессе писали
газеты в 33-м году. Он длился три месяца, так как были сотни свидетельниц -
работниц "Интуриста" (говорят, в гареме Месхи было более трехсот женщин).
Присутствует при выдаче посылок цензор Волчок: узкое лицо, тонкие губы,
злой, колючий взгляд. Он бывший комиссар дивизии. Сидит за воинское
преступление. И Месхи, и Волчок - привилегированные заключенные. Живут за
кремлем в доме с вольнонаемными, имеют хорошие пайки, принадлежат к
лагерному начальству.
В процессе выдачи посылок - волнения, просьбы, вопли. Кому-то послали
пирог, а цензор его ломает на мелкие куски; кто-то собирает высыпанные на
стол сухофрукты. Моя посылка была собрана точно по моей просьбе: большие
куски сала и масла (цензор режет их только пополам), пиленый сахар, чеснок,
лук, чай и сухари высыпает в мои мешочки. Шерстяные вещи, карандаши,
конверты, тетради отдаются без задержек.
Завтра я выхожу на ночное дежурство, а сегодня из посылочных продуктов
я устраиваю чай для соседей. Соседи деликатно отказываются. Я упрашиваю. В
спор вступает Катаока. Он молча отрезает каждому по тонкому ломтику сала,
выдает по четыре кусочка сахара и по сухарю, остальное убирает в мою
коробку, затем разливает по кружкам чай, кланяется по-японски и говорит:
"Спасиба, зераем счастя".
Ночная смена в лазарете. Уже дан отбой. Палаты затихли. Лемпинен хорошо
натопил и спит за ширмой. Печи монастырской кладки действуют по принципу:
"фунт дров - пуд жару". Топки печек устроены в глубоких нишах, а ниши
закрыты дверцами. За дверцами лежат на подсушке дрова, растопка, щетки,
тряпки, кочерги. В коридоре поэтому ни мусора, ни барахла - очень разумно
все строили монахи.
Я тихо гуляю по коридору в чистом белом халате, в суконных больничных
тапочках. Тепло, спокойно, выключены верхние лампы. Я мечтаю. Вдруг что-то