"Сергей Чилингарян. Бобка (Повесть о собаке)" - читать интересную книгу автора

безопаснее, чутче вслушивался в земные звуки; смотреть старался по окрест-
ностям и понятным предметам, хотя глаза так и подтягивало устрашительной
силой вверх - дальше всматриваться в луну, чтобы постичь ее главную суть на
небе.
Потом он незаметно засыпал, угревшись мордой в своей успокоительной
дремотной шерсти. Просыпался обычно под утро, в холод; поднимал голову - и
люто шибало в разомлевший нос, так что невольно морщилась морда, слегка
слезились глаза, индевели на морде редкие волоски, смазывая обзор. Кругом
тихо сипело каким-то непонятным окружающим дыхом - или же это был шуршащий
выдох самого Бобки?
Подолгу брехал соседский пес Мопед - осторожно, визгливо, боясь запустить в
глотку много морозу. Бобка почти не водился с ним: Мопеда отвязывали редко и
то по утрам - он и сам не просился. Но по его лаю и запахам, которые
приносил с собой живший с ним во дворе Вэф, Бобка чуял, что Мопед трусоват,
а лает больше для бодрости, непрерывно злясь на морозный шорох, как оса на
стекло. Сам Бобка гавкал открыто, не боясь застудить глотку, - и лишь когда
подходили к калитке или шарили взглядом по двору; а если помогал ветер,
внюхивался, боясь ошибиться и, не признав знакомца хозяев, слишком
отчужденно облаять, - тогда как Мопед охаивал всех подряд, в том числе и
своих владельцев; лишь когда те открывали калитку, менял остерегающий лай на
приветственный, будто признал сразу, а лаял от радости.
Зима тянулась долгой, снежной, скучной. От неудобной инвалидной жизни на
цепи Бобка хирел, привык помногу дремать, уткнув нос в культю, а лето и
станционная компания расплывались в его памяти как почудившаяся блажь.
По-прежнему он чтил Хозяина, не уставая ждать от него скупого внимания,
бодрился от появления Хозяйки с дымящейся миской и по старой памяти скулил о
прогулках при виде Мальчика. Но у Мальчика были свои зимние игры и местные
приятели, они с кривыми палками гоняли на озере кругляшок или сигали с
берега на санках, а медлительного Бобку с собой не брали.
Хорошо еще, изредка навещал Вэф. Он хлопотливо семенил от дыры в заборе по
самочинно протоптанной тропинке. Лапы с волосяными книзу уширениями, будто
утепленные тапочками, оскальзывались с бугорков в ямки. Уже издали он
привечал Бобку грязно-белой лохматиной хвоста, а подбежав, осматривался, не
заругаются ли Бобкины хозяева, вынюхивал новости Бобкиной еды и жизни. Бобка
в свою очередь пронюхивал изменения в их местной округе, которые приносил на
себе вольно отирающийся везде Вэф.
К концу зимы двор занесло на ползабора; навес, курятник и угловую будку
захлобучило толстыми, оплывшими книзу пластами; стали глубже тропинки, и
Капитон, выбегавший из дому просвежиться, скрывался в них с головой и с
хвостом, которым он с зябкой чуткостью повторял все извивы своего гибкого
тела, чтобы не касаться шершавых снегов. Пробежавшись по своим надобностям и
удостоверив Бобку, - Бобке приходилось, медленно гремя цепью, вылезать
навстречу и заодно самому разминаться, - Капитон возвращался к веранде,
устраивался на чурбаке и, поджав лапки, опоясав их уютно хвостом, сонно
грустил лениво-внимательными глазами, пока его не впускали в дом. Дома он
появлялся в окне Мальчика, смотрел оттуда на Бобку почужевшими глазами; сидя
боком, вдруг торчмя вскидывал голову, будто случалось чего (на самом деле
ничего такого не случалось, либо сущий пустяк, вроде комочка снега с
дерева), потом опадал, надолго ссутуливался неподвижным комом, обезнадеживая
хмурые сумерки - как и Аста, с угрюмой упорностью высматривающая двор через