"Гилберт Кийт Честертон. Неведение отца Брауна (Кентерберийские рассказы)" - читать интересную книгу автора

Она не сводила с него глаз, но, несмотря на улыбку, лицо ее становилось
все серьезнее.
- Мистер Энгус,- спокойно произнесла она,- прежде чем вы снова
приметесь за свои глупости, я должна вкратце рассказать вам о себе.
- Я польщен,- отвечал Энгус серьезно.- Но уж если так, расскажите
заодно и обо мне тоже.
- Да помолчите, выслушайте меня,- сказала она.- Мне нечего стыдиться и
даже сожалеть не о чем. Но что вы запоете, если узнаете, что со мной
приключилась история, которая меня ничуть не трогает, но преследует, как
кошмар?
- Ну, если на то пошло,- серьезно ответил он,- стало быть, надо
принести торт обратно.
- Нет, вы сперва послушайте,- настаивала Лаура.- Начнем с того, что мой
отец держал гостиницу под названием "Золотая рыбка" в Ладбери, а я работала
за стойкой бара.
- А я-то гадаю,- ввернул он,- отчего именно в этой кондитерской царит
столь благочестивый, христианский дух <Рыба - священный знак в ранней
христианской символике.>.
- Ладбери - это сонная, захолустная, поросшая бурьяном дыра в одном из
восточных графств, и "Золотую рыбку" посещали только заезжие коммивояжеры да
еще - самая неприятная публика, какую только можно вообразить, хотя вы этого
и вообразить не можете. Я говорю о мелких, ничтожных людишках, у которых еще
хватает денег, чтобы бездельничать да околачиваться по барам или играть на
скачках, причем все они одеты с вызывающей бедностью, хотя последний бедняк
несравненно достойнее их всех. Но даже эти юные шалопаи редко удостаивали
нас посещением, а те двое, что заходили чаще прочих, были не лучше, а хуже
остальных завсегдатаев решительно во всех отношениях. У обоих водились
деньги, и меня злил их вечно праздный вид и безвкусная манера одеваться. Но
я все-таки жалела их: мне почему-то казалось, что они пристрастились к
нашему маленькому, почти никем не посещаемому бару оттого, что каждый из них
страдал физическим пороком - из тех, над которыми любит насмехаться всякая
деревенщина. Это были даже не пороки, а скорее особенности. Один из них был
удивительно мал ростом, почти карлик, во всяком случае, не выше любого
жокея. Впрочем, с жокеем он не имел ничего общего: круглая черноволосая
голова, аккуратно подстриженная бородка, блестящие, зоркие, как у птицы,
глаза; он позванивал деньгами в карманах, позвякивал массивной золотой цепью
от часов и всегда слишком старался одеваться, как джентльмен, чтобы сойти за
истого джентльмена. Меж тем глупцом этого шалопая не назовешь: он был
редкостный мастак на всякие пустые затеи,- например, то показывал ни с того
ни с сего фокусы, то устраивал настоящий фейерверк из пятнадцати спичек,
которые зажигались подряд одна от другой, то вырезал из банана танцующих
человечков. Прозывался он Изидор Смайс, и я, как сейчас, вижу его маленькую
чернявую физиономию: вот он подходит к стойке и мастерит из пяти сигар
скачущего кенгуру.
Второй больше молчал и был попроще, но почему-то беспокоил меня куда
сильнее, чем бедный малютка Смайс. Рослый, сухопарый, нос с горбинкой - я
даже назвала бы его красивым, хоть он и смахивал на привидение, но он был
невообразимо косоглаз, ничего подобного я в жизни своей на видывала. Бывало,
как глянет, места себе не находишь, а уж куда он глядит, и вовсе не понятно.
Похоже на то, что это уродство ожесточило беднягу, и, в отличие от Смайса,