"Гилберт Кийт Честертон. Неведение отца Брауна (Кентерберийские рассказы)" - читать интересную книгу автора

серебряные рыбы. Видите, вы все же выловили их. А я- ловец человеков.
- Так вы поймали вора? - хмурясь, спросил полковник.
Отец Браун в упор посмотрел на его недовольное, суровое лицо.
- Да, я поймал его,- сказал он,- поймал невидимым крючком на невидимой
леске, такой длинной, что он может уйти на край света и все же вернется, как
только я потяну.
Они помолчали. Потом джентльмены удалились обратно на веранду, унося
серебро и обсуждая с хозяином странное происшествие. Но суровый полковник
по-прежнему сидел боком на барьере, болтая длинными ногами и покусывая
кончики темных усов. Наконец он спокойно сказал священнику:
- Вор был неглупый малый, но, думается, я знаю человека поумнее.
- Он умный человек,- ответил отец Браун,- но я не знаю, кого вы
считаете умнее.
- Вас,- сказал полковник и коротко рассмеялся.- Будьте спокойны, я не
собираюсь сажать вора в тюрьму. Но я дал бы гору серебряных вилок за то,
чтобы толком узнать, как вы-то замешались во всю эту кашу и как вам удалось
отнять у него серебро. Думается мне, что вы большой хитрец и проведете
любого.
Священнику, по-видимому, понравилась грубоватая прямота военного.
- Конечно, полковник,- сказал он, улыбаясь,- я ничего не могу сообщить
вам об этом человеке и его частных делах. Но я не вижу причин скрывать от
вас внешний ход дела, насколько я сам его понял.
С неожиданной для него легкостью он перепрыгнул через барьер, сел рядом
с полковником Паундом и, в свою очередь, заболтал короткими ножками, словно
мальчишка на заборе. Рассказ свой он начал так непринужденно, как если бы
беседовал со старым другом у рождественского камелька.
- Видите ли,- начал он,- меня заперли в той маленькой каморке, и я
писал письмо, когда услышал, что пара ног отплясывает по этому коридору
такой танец, какого не спляшешь и на виселице. Сперва слышались забавные
мелкие шажки, словно кто-то ходил на цыпочках; за ними следовали шаги
медленные, уверенные - словом, шаги солидного человека, разгуливающего с
сигарой во рту. Но шагали одни и те же ноги, в этом я готов был поклясться:
легко, потом тяжело, потом опять легко. Сперва я прислушивался от нечего
делать, а потом чуть с ума не сошел, стараясь понять, для чего понадобилось
одному человеку ходить двумя походками. Одну походку я знал, она была вроде
вашей, полковник. Это была походка плотно пообедавшего человека,
джентльмена, который расхаживает не потому, что взволнован, а, скорее,
потому, что вообще подвижен. Другая походка казалась мне знакомой, только я
никак не мог припомнить, где я ее слышал и где раньше встречал странное
существо, носящееся на цыпочках подобным образом. Скоро до меня донесся стук
тарелок, и ответ представился до глупости очевидным: это была походка лакея,
когда, склонившись вперед, опустив глаза, загребая носками сапог, он несется
подавать к столу. Затем я поразмыслил с минуту. И мне показалось, что я
понял замысел преступления так же ясно, как если бы сам собирался его
совершить.
Полковник внимательно посмотрел на священника, но кроткие серые глаза
были безмятежно устремлены в потолок.
- Преступление,- продолжал он медленно,- то же произведение искусства.
Не удивляйтесь: преступление далеко не единственное произведение искусства,
выходящее из мастерских преисподней. Но каждое подлинное произведение