"Гилберт Кийт Честертон. Неведение отца Брауна (Кентерберийские рассказы)" - читать интересную книгу автора

искусства, будь оно небесного или дьявольского происхождения, имеет одну
непременную особенность; основа его всегда проста, как бы сложно ни было
выполнение. Так, например, в "Гамлете" фигуры могильщиков, цветы сумасшедшей
девушки, загробное обаяние Йорика, бледность духа и усмешка черепа - все
сплетено венком для мрачного человека в черном. И то, что я вам
рассказываю,- добавил он, улыбаясь и медленно слезая с барьера,- тоже
незамысловатая трагедия человека в черном. Да,- продолжал он, видя, что
полковник смотрит на него с удивлением,- вся эта история сводится к черному
костюму. В ней, как и в "Гамлете", немало всевозможных наслоений, вроде
вашего клуба, например. Есть мертвый лакей, который был там, где быть не
мог; есть невидимая рука, собравшая с вашего стола серебро и растаявшая в
воздухе. Но каждое умно задуманное преступление основано в конце концов на
чем-нибудь вполне заурядном, ничуть не загадочном. Таинственность появляется
позже, чтобы увести нас в сторону по ложному следу. Сегодняшнее дело -
крупное, тонко задуманное и (на взгляд заурядного вора) весьма выгодное. Оно
было построено на том общеизвестном факте, wo вечерний костюм джентльмена
как две капли воды похож на костюм лакея,- оба носят черный фрак. Все
остальное была игра, и притом удивительно тонкая.
- И все же,- заметил полковник, слезая с барьера и хмуро разглядывая
свои ботинки,- все же я не вполне уверен, что понял вас.
- Полковник,- сказал отец Браун,- вы еще больше удивитесь, когда я
скажу вам, что демон наглости, укравший ваши вилки, все время разгуливал у
вас на глазах. Он прошел по коридору раз двадцать взад и вперед - и это при
полном освещении и на виду у всех. Он не прятался по углам, где его могли бы
заподозрить. Напротив, он беспрестанно двигался и, где бы он ни был, везде,
казалось, находился по праву. Не спрашивайте меня, как он выглядел, потому
что вы сами видели его сегодня шесть или семь раз. Вы вместе с другими
высокородными господами дожидались обеда в гостиной, в конце прохода, возле
самой веранды. И вот, когда он проходил среди вас, джентльменов, он был
лакеем, с опущенной головой, болтающейся салфеткой и развевающимися фалдами.
Он вылетал на веранду, поправлял скатерть, переставлял что-нибудь на столе и
мчался обратно по направлению к конторе и лакейской. Но едва он попадал в
поле зрения конторского клерка и прислуги, как - и видом и манерами, с
головы до ног - становился другим человеком. Он бродил среди слуг с той
рассеянной небрежностью, которую они так привыкли видеть у своих патронов.
Их не должно было удивлять, что гость разгуливает по всему дому, словно
зверь, снующий по клетке в зоологическом саду. Они знали: ничто так не
выделяет людей высшего круга, как именно привычка расхаживать всюду, где им
вздумается. Когда он пресыщался прогулкой по коридору, он поворачивал и
снова проходил мимо конторы. В тени гардеробной ниши он, как по мановению
жезла, разом менял свой облик и снова услужливым лакеем мчался к "Двенадцати
верным рыболовам". Не пристало джентльменам обращать внимание на какого-то
лакея. Как может прислуга заподозрить прогуливающегося джентльмена?.. Раз он
выкинул фокус еще почище. У конторы он величественно потребовал сифон
содовой воды, сказав, что хочет пить. Он добавил непринужденно, что возьмет
сифон с собой. Он так и сделал - быстро и ловко пронес его среди всех вас,
джентльменов, лакеем, выполняющим обычное поручение. Понятно, это не могло
длиться до бесконечности, но ему ведь нужно было дождаться лишь конца рыбной
перемены. Самым опасным для него было начало обеда, когда все лакеи
выстраивались в ряд, но и тут ему удалось прислониться к стене как раз за