"Гилберт Кит Честертон. Недоверчивость отца Брауна (рассказы) ("О Брауне") " - читать интересную книгу автора

вздрогнул похожий на пасть крокодила пальмовый лист.
Отец Браун огляделся по сторонам и убедился, что кругом никого нет.
Последние дома, большей частью с закрытыми дверьми и опущенными ставнями,
остались позади; всю дорогу он шел узким проходом между длинных, идущих
параллельно друг другу, глухих стен из крупного, бесформенного, но гладкого
камня, из-под которого выбивались пучки колючей сорной травы. От ворот огней
кафе видно не было; вероятно, оно было еще далеко. Из-под арки виднелся лишь
залитый тусклым лунным светом, вымощенный большими каменными плитами тротуар
да несколько стоявших вдоль дороги раскидистых грушевых деревьев. Внезапно
его охватило мрачное предчувствие, ему стало не по себе, но он продолжал
путь - отцу Брауну никак нельзя было отказать в смелости, а уж в любопытстве
и подавно. Всю жизнь он испытывал потребность любой ценой доискаться истины
даже в мелочах. Ему часто приходилось себя сдерживать, но справиться с этой
потребностью он не мог. Твердым шагом священник прошел под аркой, и тут с
пальмы, словно обезьяна, спрыгнул человек и бросился на него с ножом.
Одновременно другой человек, отделившись от стены, кинулся сзади и,
размахнувшись, хватил его дубинкой по голове.
Отец Браун повернулся, покачнулся и рухнул на землю с выражением
кроткого и в то же время неизъяснимого удивления.
В том же городке, в то же самое время жил еще один молодой американец,
антипод мистера Пола Снейта. Это был Джон Адаме Рейс, инженер-электрик,
которого Мендоса пригласил провести электричество в старой части города. В
международных сплетнях и в политической игре он ориентировался гораздо хуже,
чем американский журналист, как, впрочем, и большинство его
соотечественников: ведь в Америке на миллион Рейсов приходится, в сущности,
всего один Снейт. Исключение Рейс составлял лишь в том смысле, что
исключительно хорошо работал, в остальном же это был самый обыкновенный
человек. Начинал он фармацевтом в аптеке на Дальнем Западе и всего добился
только усердием и порядочностью. Свой родной город он и по сей день считал
центром Вселенной. Религия, которую он ребенком усваивал по семейной Библии,
сидя у матери на коленях, была протестантской разновидностью христианства, и
он верил до сих пор - насколько вообще мог верить столь занятой человек.
Даже ослепленный новейшими, самыми дерзновенными открытиями, ставя самые
рискованные опыты, творя чудеса со светом и звуком, словно Бог, создающий
новые звезды и Вселенные, он по-прежнему свято верил в то, что на свете нет
ничего лучше домашнего очага, матери, семейной Библии и причудливых нравов
родного городка. К своей матери он относился с таким искренним и глубочайшим
почтением, словно был легкомысленным французом. Рейс был абсолютно уверен:
Библия - это именно то, что нужно, хотя, путешествуя по свету, он заметил,
что его уверенность разделяют далеко не все. Было бы странно, если бы
обрядность католиков пришлась ему по душе; митры и епископские посохи
претили ему не меньше, чем мистеру Снейту, хотя свою неприязнь он никогда не
выражал столь заносчиво. Поклоны и расшаркивания Мендосы его раздражали
точно так же, как и масонский мистицизм атеиста Альвареса. А может быть, все
дело было просто в том, что жизнь тропической страны, где красный цвет
индейской кожи сливался с желтым цветом испанского золота, была для него
слишком экзотической. Во всяком случае, он не хвастался, когда говорил, что
нет на свете места лучше, чем его родной город. Под этим подразумевалось,
что где-то далеко есть нечто простое, непритязательное и трогательное, к
чему он тянется всей душой. Тем более странным и необъяснимым явилось