"Г.К.Честертон. Волшебная сказка отца Брауна ("О Брауне") " - читать интересную книгу автора

брат, мы с вами не встречались, - сказал он.
- Все мои братья умерли, - ответил старик; взгляд его по-прежнему был
устремлен куда-то вдаль, поверх долины. Потом, на миг обратив к Отто
изможденное тонкое лицо - белоснежные волосы низко свисали на лоб, точно
сосульки, - он прибавил: - Да и сам я тоже мертв.
- Надеюсь, вы поймете, что я пришел сюда не затем, чтобы преследовать
вас, точно тень тех страшных раздоров, - сдерживая себя, чуть ли не
доверительно заговорил князь. - Не станем обсуждать, кто был тогда прав и
кто виноват, но в одном, по крайней мере, мы всегда были правы, потому что
в этом вы никогда не были повинны. Какова бы ни была политика вашей семьи,
никому никогда не приходило в голову, что вами движет всего лишь жажда
золота. Ваше поведение поставило вас вне подозрений, будто...
Старик в строгом черном облачении смотрел на князя слезящимися
голубыми глазами, и в лице его была какая-то бессильная мудрость. Но при
слове "золото" он вытянул руку, словно что-то отстраняя, и отвернулся к
горам.
- Он говорит о золоте, - вымолвил старик. - Он говорит о запретном.
Пусть умолкнет.
Отто страдал извечной истинно прусской слабостью: он воображал, что
успех - не случайность, а врожденный дар. Он твердо верил, что он и ему
подобные рождены побеждать народы, рожденные покоряться. А потому чувство
изумления было ему незнакомо, и то, что произошло дальше, застигло его
врасплох. Он хотел было возразить отшельнику, и не смог произнести ни
слова - что-то мягкое вдруг закрыло ему рот и накрепко, точно жгутом,
стянуло голову. Прошло добрых сорок секунд, прежде чем он сообразил, что
сделали это слуги-венгры, и притом его же собственной перевязью.
Старик снова неуверенными шагами подошел к огромной Библии, покоящейся
на бронзовой подставке, с каким-то ужасающим терпением принялся медленно
переворачивать страницы, пока не дошел до Послания Иакова, и стал читать.
- "...так и язык небольшой член, но..."
Что-то в его голосе заставило князя вдруг повернуться и кинуться вниз
по тропе. Лишь на полпути к парку, окружавшему замок, впервые попытался он
сорвать перевязь, что стягивала шею и челюсти. Попытался раз, другой,
третий, но тщетно: те, кто заткнул ему рот, знали, что одно дело
развязывать узел, когда он у тебя перед глазами, и совсем другое - когда он
на затылке. Ноги Отто были свободны - прыгай по горам, как антилопа, руки
свободны - маши, подавай любой сигнал, а вот сказать он не мог ни слова.
Дьявол бесновался в его душе, но он был нем.
Он уже совсем близко подошел к парку, обступавшему замок, и только
тогда окончательно понял, к чему его приведет бессловесность и к чему его с
умыслом привели. Мрачно посмотрел он на яркий, освещенный фонарями лабиринт
города внизу и теперь уже не улыбнулся. С убийственной насмешкой вспомнил
он все, что недавно говорил себе совсем в ином настроении. Далеко,
насколько хватал глаз, - ружья его друзей, и каждый пристрелит его на
месте, если он не отзовется на оклик. Ружей так много и они так близко, лес
и горный кряж неустанно прочесывают днем и ночью, а потому в лесу не
спрячешься до утра. Часовые и на таких дальних подступах, что враг не может
ни с какой стороны обойти их и проникнуть в город, а потому нет надежды
пробраться в город издалека, в обход. Стоит только закричать - и его
солдаты кинутся к нему на помощь. Но закричать он не может.