"Федор Чешко. Лихой хмель (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

кретинской консультации до меня, наконец, дошло: санузел - единственное
помещение в экспериментальном блоке, где нет следилок.
В ту же секунду я приказал своим ребятам вынести дверь, но это уже
ничему не могло помочь.


* * *

"Полдень. Осень. Налитая пшеница под пронзительно синим бездоньем. Конь
нервно приплясывает, топчет кланяющиеся ему золотые колосья... мелкие,
низкие - нетеперешние.
Ветер. Ледяной, влажный, он горчит прелой листвой и пороховой гарью, а
то вдруг принимается теребить стриженую гнедую гриву, врезаясь в ноздри
едким духом конского пота...
Хрусткое топотанье копыт, сдержанный гомон, металлический лязг...
Резкий отрывистый ропот - это знамя, полковой штандарт, по которому ветер
гонит такую же золотую волну, как и по сыплющейся переспелой пшенице.
И тот же ветер рвет у меня с плеч серо-золотой ментик. Серо-золотой...
Кажется, Павлоградский гусарский полк... Или у павлоградцев шитье
серебряное?".
"Строимся на гребне длинного пологого всхолмья. Далеко справа -
нарядное холодное пламя березовой рощи, и оттуда, то ли из-за опушки, то ли
прямо из нее с натужным тягучим громом выхлестываются, стелятся по рыжей
шерсти полей густые черно-сизые космы. Там батарея. Наша.
А далеко (но с каждым мигом все ближе) впереди - четкие, неудержимо
идущие в рост квадраты. Вспугнутый орудийными раскатами ветер ошалело
мечется над готовым ко всему полем и раз за разом плещет в лицо барабанным
треском и визгливой радостью флейт. Над темными близящимися шпалерами уже
видны пестрые лоскутья знамен... Цвета не разобрать - те знамена точно так
же треплются под раздерганными порывами... точно так же, как наше...
А где-то на левом фланге захлебывается чистой праздничной радостью горн
и долетает оттуда еле слышимое: "По-о-олк, слу-шай...". И сразу же - более
явственное, подхваченное эскадронными командирами:
"Рысью-у-у... марш!".
И поле страгивается под копыта наших коней..."
"Течет навстречу пшеничное золотое руно; растут, растут темные...
темно-синие, ощеренные штыками квадраты... И вновь команда: "Сабли вон!".
Она сама находит рукоятью потную, по-слепому растопыренную пятерню;
сама рвется на волю из тесной темноты ножен...".
"Карьером арш-арш!!!".
"Грохот. Неумолчный, гулкий, победный, ощущаемый не только и не столько
слухом - всем телом, которое уже не свое, которое не тело уже, а частичка
единой летучей лавы, пожирающей стонущее пространство. И рудые пшеничные
волны льются-рушатся встречь, чтобы пропасть в бешеной молотьбе бесчисленных
конских копыт; и поет-улюлюкает ветер, вспарываемый изогнутым лучом хищной
ледяной остроты, продолженьем моей руки...
А те, темно-синие - они с каждым мигом различимы все явственней; они
готовятся: первая шеренга опустилась на колено и две четкие линии ружейных
дул готовы хлестнуть нас залпом в упор...
Нет!