"Юрий Михайлович Чернов. Судьба высокая 'Авроры' " - читать интересную книгу автора

призывавшему правоверных к молитве. Второй, не менее важной и органичной
частью центра был рынок, собравший, казалось, всех жителей Марокко. Тут были
арабы в чалмах и фесках, обожженные солнцем бедуины, говорящие по-испански,
с библейскими лицами евреи, всадники, упирающиеся в стремена голыми,
потрескавшимися ступнями, наконец, погонщики мулов, крикливые ишаки,
соперничающие с муэдзином, стройные кони арабской породы, вислоухие ослы,
прославившиеся своим упрямством. И над всем этим господствовали неумолчный
восточный гвалт и навязчивый торг - продавалось все, что дают земля и
ремесло.
С клокочущего рынка офицеров увел местный француз, назвавшийся гидом.
Оставив в его руке по пять франков, гости прошли тесную харчевню с
будоражаще-пряными запахами и оказались в сумеречной комнате без окон,
освещенной тусклой лампадой. Неожиданно на ковре возникла танцовщица в
костюме Евы, со смуглой, матовой кожей, с [23] упруго торчащей маленькой
грудью и страстными пластичными движениями.
Танцовщица исчезла так же внезапно, как и появилась, и офицерам,
ограниченным временем, пришлось возвращаться на крейсер. Оглушенные
экзотикой Танжера, они попали на палубы, где матросы поливали друг друга из
ведер и из брандспойтов. Уши и ноздри их, забитые угольной пылью, постепенно
светлели, темная вода струилась по палубе, на поручнях, трапах - везде лежал
в палец толщиной слой черной пыли, въедливой и мелкой.
Ни одного матроса на берег не уволили. Лишь на следующий день горстка
рядовых сошла на берег с печальной миссией. Отец Анастасий, раненный во
время "гулльского инцидента" и отвезенный во французский госпиталь,
скончался.
Ссохшуюся, окаменело-твердую землю долбили кирками, лопаты были
бесполезны. Гроб погрузили в неглубокую яму. Свежевыкрашенный крест увенчал
пологий холмик.
Никто не плакал над могилой отца Анастасия, но было тоскливо и одиноко
каждому, кто, прощально оглянувшись, запомнил этот безжизненно-сухой бугорок
бурой, растрескавшейся от зноя чужой земли.
В Танжере к эскадре присоединилось госпитальное судно "Орел" -
лебедино-белое, с красными крестами на трубах, с сестрами милосердия,
молодыми, улыбающимися, тоже одетыми в белое.
"Орел", разумеется, сразу привлек внимание и матросов и офицеров.
Окуляры биноклей вахтенных, да и свободных от вахты все чаще и дольше
изучали белопалубного красавца.
Покинув Танжерский рейд, миновав Канарские острова, эскадра взяла курс
на Дакар. И опять корабли, как черным облаком, окутались угольной пылью.
Опять погрузка, опять в каторжно-короткие сроки.
Вокруг судов в узких лодчонках сновали обнаженные негры, прикрытые лишь
тонкими набедренными полосками, увешанные амулетами, охотно нырявшие за
медяками, которые бросали с кораблей в прозрачную воду.
Матросы увольнений на берег не получили и здесь. На полубаке развлекал
их вислоухий Шарик. Какой-то остряк обучил Шарика, если просили показать,
как бранится боцман, громко лаять, бешено мотая головой.
Почему собачонку, прибившуюся к морякам в Ревеле, [24] назвали Шариком,
никто объяснить не мог. Он не был ни кругл, ни толст, зато был мохнат, с
белым пятном на широком огненно-рыжем лбу. Дежурства у камбуза и у
кают-компании помогли Шарику округлиться. Подлесный сделал ему посуду из