"Андрей Чернецов, Владимир Лещенко. Девичьи игрушки " - читать интересную книгу автора

руки. Да и для ведомства, кое я возглавлять государыней поставлен, будет
порухой, коли так быстро на круги своя возвернешься. Оттого и приглашаю тебя
недельку-другую у нас погостить...
Барков скукожился на табурете испуганным зайцем.
- Не дрожи, не дрожи, вьюнош. Разве ж мы такие страшные?
С притворным удивлением взглянул на помощника. Тот угодливо загоготал.
- А чтоб не так скучно тебе гостевалось... - Шувалов сделал паузу, -
изложишь на бумаге все, что до нравов, в заведении вашем царящих, касаемо.
Подробненько так, не скупясь на слова. О профессорах, о ректоре, о господах
студиозусах. Ты ведь способный к сочинительству. Я ведаю.
Приап. Точный Приап! Так его оттягал. До изнеможения. Этак, что
почувствовал себя распоследней непотребной девкой.
И правильно. Чтоб впредь неповадно было грешить. Чтоб знал, кому можно
еть себе подобных, а кому и не положено.

"Прогостил" целых две недели.
И ведь таки написал, что было велено. Подробно, красочно, чуть ли не в
лицах. Чисто тебе трагедия господина Сумарокова.
Строчил пером по бумаге, а перед глазами стояла иная картинка.
Приап в окружении залитых чужою кровью подручных. И пытаемый старец со
шрамами на голове.
В голове сами собой складывались строки:

Но что за визг пронзает слух
И что за токи крови льются,
Что весел так Приапов дух...

Да оттого, что узрел новую жертву.

Се идет к нам х.. дряхл и сед,
Главу его накроет шляпа,
Лишь ранами покрыта плешь.
Трясется и сказать нас просит,
Когда смерть жизнь его подкосит.
Затем он к вам сто верст шел пеш.

И пытки. И картины Плутонова царства, куда спускался чернокнижник. И
зловещее пророчество о судьбе некоей старухи, которая, "пленясь Приапа
чудесами, трясется, с костылем бредет", чтобы выпросить у всемогущего бога
вернуть ей молодость и способность, как и прежде, предаваться разврату.
Разумеется, государыня-императрица Елизавета Петровна не была поименована
вслух. Но, как говорили древние латиняне, sapienti sat - умному достаточно.
Понятное дело, что все эти видения Иван доверил бумаге, лишь вернувшись
в университетские пенаты. А перед тем положил перед ясными очами его
сиятельства нетолстую кипу исписанных убористым (знамо дело, измененным)
почерком листов.
Граф остался доволен, несмотря на то что сведения, сообщенные
студентом, касались все больше нравственного облика персонажей - никакой
политики. И даже похвалил за сметливость в отношении почерка. Еще и цидульку
дал с собой к Ваниному начальству, в коей прописано было, что "хотя он,