"Джон Чивер. Буллет-Парк" - читать интересную книгу автора

отцу никогда не дашь сорока двух лет, да и вообще он ничуть не похож на
старика. Он выглядит много моложе отца Дона Уолтэма, Генри Пастора или
Герберта Мэтсона. И хоть ни в одном из видов спорта особенно не блистал, он
все же мог подчас благополучно вытащить мяч из хоккейной свалки, забить гол
в футболе и съехать на лыжах с не очень крутой горы. Сорок два года...
Возраст этот представлялся Тони таинственным, невероятным и древним. Мысль о
том, что человек прожил на свете столь долгий срок, волновала его, как
волнует археолога какая-нибудь реликвия шумерской или скифской культуры.
Впрочем, седина еще не тронула его волос, и они были по-прежнему густы, лицо
его, несмотря на морщины, ничуть не обрюзгло, он совсем не сутулился, и у
него не было и намека на брюшко. Отец, вне сомнения, человек незаурядный,
подумал Тони и тут же, не без самодовольства, решил, что незаурядность эта
передастся по наследству и ему, Тони: незаурядному сыну незаурядного отца не
грозят такие пошлости, как седина, лысина, тучность и старческая
суетливость.
Нейлз выбрал пластинку и запустил проигрыватель. Тони знал, что ему
предстоит еще раз услышать "Мальчиков и девочек". Нейлз не был театралом, да
и к музыке был равнодушен, но почему-то - это было так давно, что никто уже
не помнил, как это случилось,- у него вдруг оказались два билета на премьеру
"Мальчиков и девочек". Кто-то из его приятелей то ли заболел, то ли должен
был уехать и отдал свои билеты Нейлзу. Нейлз собирался уступить их кому-то
еще, потому что терпеть не мог опереток, а имена Лессера и Раньона ему
ничего не говорили. Но у Нэлли в ту пору появилось новое платье, и ей
хотелось его надеть. Словом, случилось так, что они пошли на премьеру.
Усевшись в кресло, Нейлз мрачно приготовился слушать увертюру, но первая же
фуга привела его в неописуемый восторг, и с каждой арией его восторг
возрастал. Когда же дело дошло до финального хора, Нейлз, вскочив на ноги,
принялся, не щадя ладоней, хлопать и реветь: "Бис, бис!" В зале уже
загорелись огни, а он все еще бесновался. Нейлз покинул театр одним из
последних.
Он был уверен, что в тот вечер ему довелось быть свидетелем
исторического перелома в театральном искусстве. Нейлз даже сочинил
сентиментальную теорию об обреченности гения. Образ Франка Лессера сплелся в
его сознании с образом Орфея, и когда он прочитал в газете, что Лессер
развелся с женой, он каким-то образом связывал эту катастрофу с
совершенством "Мальчиков и девочек". Он решительно отказывался идти на
другие спектакли Лессера, ибо был убежден, что в них обнаружится трагический
спад его дарования. История не знает художника, который был бы в состоянии
повторить свой шедевр. В глубине души Нейлз даже считал, что с Лессером
следовало бы поступить, как поступили со строителем храма Василия
Блаженного, и выколоть ему глаза. Премьера "Мальчиков и девочек" осталась в
его памяти навсегда как долгий летний день, непревзойденное очарование
которого таит в себе намек на неизбежность зимы и смерти.
Нейлз начал подпевать проигрывателю. Он купил эту пластинку давно,
тотчас после премьеры, и она уже была сильно заиграна. Нейлза это ничуть не
смущало. Слов он не знал и вместо них вставлял бессмысленные слоги
(ти-ра-ри-ти-ра-ра), но во время арии "Счастье, будь сегодня джентльменом"
вскочил на ноги и, стуча кулаком одной руки по ладони другой, пропел целиком
запомнившиеся ему куплеты. Во время финального хора он выкинул обе руки
вверх, как бы в попытке достать с неба звезду, а когда отзвучала последняя