"Александр Чаянов. Венедиктов или достопамятные события жизни моей" - читать интересную книгу автора

пишущего что-то на полулисте бумаги плохо обрезанным и
скрипучим пером. Бросив перо и сложив написанное вчетверо,
незнакомец встал и, звеня шпорами, направился к выходу.
"Приготовь лошадей, Петрухин, через час я уезжаю", -
сказал он хозяину и вышел под потоки яростного, булькающего
в лужах дождя.
"Душегуб проклятый!" - процедил сквозь зубы какой-то
помятый человек, в котором нетрудно было узнать архивного
регистратора. "Не к добру эдакая встреча", - поддержал его
приятель и взялся за полуштоф.
"Эй, смотритель, это что за цаца?"
"Сейдлиц",- отвечал степенный ярославец с какой-то особой
боязливой и почтительной осторожностью.
"А кто он такой?"
"А кто его знает! Болтают по-разному. Года два назад
стоял он в Новотроицком и выбросил в окно шулера
Берлинского. Сказывают, помер!" Фамилия показалась
знакомой, и потертый человек, еще больше съежившись,
рассказал, что слыхал он, будучи в Питере, о каком-то
Сейдлице, не к ночи его помянуть, появившемся на свет Божий
диковинным образом. В те поры, рассказывал он, в Париже
орудовал некий Месмер и из людей всяких какой-то палочкой
веревки вил; что скажет, то человек ему и сделает, чем
велит, тем человек и прикинется. Скажет - быть тебе, ваше
превосходительство, волком, - его превосходительство окорачь
ползает и воет. Скажет графине, что она курица, - она и
кудахчет.
Так вот, сказывают, велел он одному немецкому гусарскому
полковнику, что будто он на седьмом месяце беременности. У
того живот-то и вздулся, а Месмер-то этот самый тут же от
натуги и помер. Расколдовать гусара никто не мог, а месяца
через два он помер, и лейб-медик короля прусского вырезал у
него из живота ребеночка, зеленого всего, склизкого, с
большою головой...
Рассказ прервался скрипом двери и звяканьем шпор.
Сейдлиц вернулся и бросил смотрителю кожаный мешок и письмо,
запечатанное пятью сургучными печатями. "Утром отправить к
коменданту", - сказал он резко и снова направился к выходу.
Все примолкли. Покров ночного ужаса раскрылся над нами.
Все мы заметили отчетливо, что, несмотря на проливной дождь,
плащ Сейдлица не был смочен ни одной каплей воды. Вскоре я
расплатился и вышел.

ГЛАВА IX

Утренний сон освежил меня заметно. Сквозь опущенные
занавески просачивались солнечные лучи. Круглые солнечные
зайчики наполняли комнату спокойным полусветом, играя то на
фарфоровом китайце, то на резной рукоятке пистолетов,
подаренных отцу Румянцевым-Задунайским и висевших над