"Рэймонд Чандлер. Китайский жадеит" - читать интересную книгу автора

придумывая объяснения тому странному факту, что Сукесян не убил меня. Но
все мои объяснения выходили одно неубедительнее другого. Потом я спустился
на стоянку и сел в свою машину.


7
В баре

Гостиница "Тремейн" оказалась далеко за бульваром Санта-Моника, возле
городских свалок. Междугородняя железнодорожная ветка делила улицу пополам,
и как раз когда я дошел до дома, на котором должен был быть нужный мне
номер, меня нагнал паровоз с двумя вагонами, мчавшийся со скоростью сорока
пяти миль в час и грохотавший не меньше, чем грузовой самолет при взлете. Я
прибавил скорости и проехал мимо дома рядом с поездом, а потом свернул на
мощеную площадку, на которой раньше, должно быть, был рынок. Там я вылез из
машины и из-за угла посмотрел назад.
Оттуда мне была видна вывеска "Отель Тремейн" над узкой дверью
старого, сжатого с обеих сторон двумя магазинами с пустыми витринами,
двухэтажного здания. Это была одна из тех гостиниц, где деревянные панели и
балки воняют керосином, сломанные жалюзи болтаются на одном крюке, в мятых
занавесках больше дыр, чем линялого ситца, а пружины кровати всю ночь
впиваются в ваше тело. Я наизусть знал все про такие места, как гостиница
"Тремейн": в них я спал, в них я отсиживался неделями, в них я ругался с
тощими, злыми хозяйками, в них в меня стреляли, и может быть, из одного из
таких мест меня когда-нибудь вынесут ногами вперед. Тут вы приходите в
отчаяние, не успев обрадоваться, что вам надо так мало платить, тут за вами
подсматривают в замочную скважину, тут вас ежеминутно норовят уколоть в
самое больное место, тут вас встречают незнакомые оборванцы, которые
спускают курок прежде, чем вы успеете поздороваться.
Пивная была на моей стороне улицы. Я вернулся к своему "крайслеру",
сунул пистолет за пояс и поехал вдоль тротуара назад.
Над дверью красными буквами горела неоновая вывеска: ПИВО. Большой
полотняный навес был спущен, и в нарушение закона целиком закрывал окно.
Пивная была перестроена из обычной лавочки и занимала половину первого
этажа. Я открыл дверь и вошел.
Бармен играл в кегли за счет заведения; на табурете у стойки сидел и
читал письмо мужчина в сдвинутой на затылок коричневой шляпе. На зеркале
позади стойки белой краской были намалеваны цены.
Стойкой бара служила простая, грубо сколоченная деревянная
перегородка, на обеих концах которой висело по старинному кольту сорок
четвертого калибра в тоненькой дешевой кобуре, какую никогда не стал бы
носить ни один стрелок. На стенах были развешаны отпечатанные в типографии
объявления, советовавшие ничего не просить в кредит и рекомендовавшие
средства от головной боли с похмелья и от горячки с перепою. Среди них
висело несколько фотографий с довольно симпатичными ножками. Судя по виду,
это заведение даже издержек не окупало. Бармен, бросив кегли, прошел за
стойку. Ему было лет под пятьдесят, лицо его было хмурым и раздраженным,
брюки понизу обтрепались до бахромы, и ходил он так, словно на каждом его
пальце было по мозоли. Человек на табурете продолжал тихонько хихикать над
своим написанным зелеными чернилами на розовой бумаге письмом.