"Александр Борисович Чаковский. Свет далекой звезды (Повесть) " - читать интересную книгу автора

хочется тебе сказать, Виктор. Вот ты говоришь: "Культ, культ", "в период
культа"... Что ты разумеешь под этими словами?
- Мрачный период нашей истории, - поспешно ответил Виктор, - время,
когда невиновных людей бросали в тюрьмы, когда правда была в загоне,
когда... Да что вы мне задаёте такие элементарные вопросы, Владимир
Андреевич! Разве вам самому всё это не ясно?
- Да, - ответил Завьялов, - сегодня мне ещё не всё ясно, Виктор. В
отличие, скажем, от тебя, для которого всё ясно, как дважды два четыре. Но
вот по самому главному вопросу у меня нет сомнений. Ты словом "культ"
определяешь целую эпоху. Был каменный век, железный век, бронзовый, был
период культа... Я тебя спросил, что ты разумеешь под этими словами -
"период культа"? И ты мне ответил: время беззаконий, подавления правды... А
я с тобой не согласен.
- Вы не согласны?! - с неподдельным изумлением воскликнул Виктор. -
Вы, человек, лично пострадавший от этого самого культа, не согласны? Не
верю своим ушам! Неужели вы жалеете, что с ним покончено?!
- Нет, Виктор, я не жалею. Я радуюсь. Но прежде чем согласиться с
тобой или продолжить спор, мне надо знать, какое содержание ты вкладываешь
в слова "период культа личности". Боюсь, что для тебя долгие годы нашей
истории представляются лишь периодом одних беззаконий, неправды и
произвола.
- А для вас?
- Для меня? Нет, для меня дело намного сложнее. Я в первую пятилетку
ещё подростком был, но помню, всё помню. И как мы отца на работу в
политотдел МТС провожали, и как Московский электрозавод первым в стране
пятилетку в два с половиной года выполнил - у меня и там отец работал, -
и как челюскинцев спасали, и как Чкалов, Байдуков и Беляков после своего
перелёта возвращались... Я тогда на улице Горького в толпе стоял. От самого
Белорусского вокзала до Кремля шпалерами стояли люди, бросали цветы, солнце
сияло, по радио "Широка страна моя родная" пели - тогда эта песня только
что появилась. Войну в Испании помню... Я всё помню, Виктор, всё... Марину
Раскову, Гризодубову видел, как Федосеенко, Васенко и Усыскин в воздух на
стратостате поднялись - помню, - ты, наверно, и фамилий-то таких никогда
не слышал. А я до сих пор помню... Они хотели выше всех в небо подняться,
выше всех флагов советский флаг вознести, но погибли. Все трое погибли. Он,
Усыскин, комсомольцем был. Те, двое, уже немолоды, в гражданской войне
участвовали. А он комсомолец твоего возраста. Вот тебе и два поколения!..
Пока их стратостат падал, они журнал вели, чтобы люди знали... Их в
Кремлёвской стене похоронили. Ты был там когда-нибудь, у самой Кремлёвской
стены? Пойди... Почитай имена тех, на мраморных досках. Я стоял тогда на
площади, когда этих троих хоронили. Давно дело было, больше двадцати лет
назад, а я помню, всё помню... А потом война. Гастелло, и Матросов, и Зоя,
и панфиловцы - они ведь тоже не за культ сражались. Да и я сам в те годы
стал человеком...
- Но в те же годы, - прервал его Виктор, - вас лишили самого
дорогого для вас права - летать!
- Верно. И всё же я не могу называть прожитые годы только двумя
словами - "период культа", как это делаешь ты, потому что в те годы
свершались подвиги, потому что миллионы людей, и я среди них, верили в
святость того, что мы делали. Не из страха и принуждения, а потому, что