"Александр Борисович Чаковский. Свет далекой звезды (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Законы? - усмехнулся Виктор. - Я признаю лишь один закон: "Человек
есть мера всех вещей". Вернее, его совесть, честность.
- Послушай, - начал Завьялов, - вот ты говоришь о совести и о
честности. Но возьмём такой классический пример. Идёт гражданская война.
Два брата: один - белый, другой - красный. Кто честен? Кто прав?
- Каждый может быть прав по-своему, - ответил Виктор.
- А петлюровцы, махновцы, интервенты и прочие? Тоже "по-своему"?
Сколько же на свете правд?
- Опять центрифуга.
- Да нет, Виктор, почему же? Правда отдельных людей должна
соответствовать какой-то одной, большой правде, их правды этим
соответствием и проверяются... И никак ты не сможешь остаться в пределах
только своей личной, персональной правды, своего, так сказать, частного,
натурального хозяйства. Рабочий, отбирающий завод у капиталиста, прав?
- О господи!..
- Прав или нет?
- Ну, прав.
- Отлично. Но, с точки зрения капиталиста, он - грабитель. Видишь,
даже уже такая классическая правда, как заповедь "не укради", оказывается
спорной.
- Но рабочий, отбирая завод, не считает перед лицом своей совести, что
он грабит, - возразил Виктор. - Он, так сказать, восстанавливает
социальную справедливость.
- Но капиталист-то считает как раз наоборот! С точки зрения его
совести, рабочий как раз эту-то справедливость и нарушает! Неужели ты не
понимаешь, что не может быть одной совести, одной меры для того, кто
создаёт, и того, кто присваивает? Значит, решение спора "кто прав?" только
в одном. В признании большой, главной, объективной правды. Правды тех, кто
создаёт. Тогда всё станет ясным. Рабочий прав, а капиталист нет.
Виктор встал.
- Я не хочу всё это слушать, - сказал он решительно. - Ещё немного,
и вы начнёте доказывать, что всё, что открылось людям теперь, ничего не
меняет и Павлик Морозов по-прежнему остаётся примером доблести. А я, если
хотите знать, не терплю этого Павлика.
- Павлик Морозов, - сказал Завьялов, - раскрыл преступление. Его
отец прятал преступников, кулаков. Они хотели голодом людей заморить.
- Но из них, из этих повзрослевших Павликов, выросла потом вся эта
привычка доносительства. Весь этот период культа личности! - упорствовал
Виктор.
- Неправда! - воскликнул Завьялов. - Из сознания, что нет на свете
ничего более святого, чем безопасность революции, не может вырасти привычка
доносительства! Наоборот! Она вырастает там, где люди забывают об интересах
революции, где думают не о её, а прежде всего о своей собственной
безопасности, когда человек бежит в Чека не потому, что знает об угрозе
стране, её лучшим людям, общему делу, а прежде всего боится за себя: как бы
не подумали, что он укрыл, промолчал, не заявил... Или из стремления
извлечь выгоду для себя, - не для других людей, а именно для себя! Вот из
этого подлого стяжательства и боязни и рождается доносительство. А Павлик
Морозов не думал о награде. И о себе не думал. И не Павлики Морозовы
ответственны за то, что происходило позже, а те, кто заставил ни в чём не