"Александр Борисович Чаковский. Свет далекой звезды (Повесть) " - читать интересную книгу автора

"непыльную", не требующую особой затраты сил должность, желчно и иронически
оценивать современность. Их попытки продолжать активную жизнь он
рассматривал как вызов, как личное оскорбление.
Симонюк принадлежал к тому типу людей, для которых жизнь - только
синоним их места в служебной иерархии, комплекс связей и взаимоотношений с
начальством и подчинёнными. Люди эти лишены какой бы то ни было
индивидуальности, они убили её в себе или разучились мыслить и действовать
вне привычной для них обстановки.
Во всём том, что рассказал сейчас Завьялов, Симонюк усмотрел
ненавистное ему "трепыхание", стремление делать то, чего никто от Завьялова
не требовал, непонятное желание волноваться, страдать.
Всё это было антипатично Симонюку, и об этом забыл Завьялов, явившийся
к нему со смутной, безотчётной верой, что бывший его командир может чем-то
ему помочь или хотя бы ободрить...
Завьялов не хотел и не мог сразу расстаться со своей надеждой. Он
сказал:
- Замполит не всё время был в полку, ты знаешь это, Афанасий
Порфирьевич. Он мне сам рассказывал, что через месяц или два после того,
как со мной всё это случилось, его ранили, и какое-то время он провёл в
госпитале. Если бы за время его отсутствия пришло письмо, то оно...
- Через месяц или через два, как ты говоришь, - прервал Завьялова
Симонюк, - меня вызвали в Смерш дивизии и сообщили, что, по их сведениям,
ты жив. После этого любое письмо на твоё имя поступило бы ко мне, а я
передал бы его уполномоченному Смерша. Вот так.
"Вот так". Это было похоже на удар молотком по шляпке гвоздя.
Последний, заключительный удар. Раз - и гвоздя нет. Он в сердце. Весь,
целиком.
Долголетние мучительные усилия, потраченные на то, чтобы заставить себя
никогда больше не думать, не вспоминать о происшедшем, пошли насмарку. В
эту минуту по взлётной полосе покатился, набирая скорость, учебный самолёт.
Завьялов проводил его взглядом, и ему вдруг померещилось, что он там, в
кабине самолёта...


Да, он был в воздухе, летел над территорией врага, когда заметил этот
проклятый "фокке-вульф" и погнался за ним, хотя, может быть, этого и не
следовало делать; он уже сбил одного "мессера" и почти израсходовал
боеприпасы. К тому же немного барахлил мотор.
Но в Завьялове уже был воспитан инстинкт кошки, которая в любых
условиях не может равнодушно смотреть на мышь. И Завьялов погнался за этим
"фокке-вульфом", пролетавшим стороной. Знакомое, чуть пьянящее ощущение
предстоящего боя уже захватило его, каждая секунда теперь приближала
Завьялова к вражескому самолёту. И вот тогда-то он увидел, как в солнечных
лучах сверкнул тонкий силуэт внезапно появившегося "мессершмитта".
"Мессер" явно пристраивался в хвост Лютикову, молодому лётчику
завьяловской эскадрильи. Только секунды понадобились Завьялову на то, чтобы
бросить свой самолёт наперерез "мессершмитту" и вклиниться между ним и
Лютиковым. И всё же он опоздал. Светящаяся строчка пулемётной очереди
вонзилась в лютиковский самолёт, и он стал падать, оставляя за собой чёрные
клубы дыма.