"Майкл Чабон. Окончательное решение " - читать интересную книгу автора

естественное впечатление. И все же мистер Паркинс ему не верил. Теперь Бруно
читал отрывки из "Der Erlkonig"[7], тихонько, даже, можно сказать, вежливо,
высоким, запинающимся голоском. В птичьем исполнении, пусть невыразительном
и немного суетливом, слышались по-детски мучительные нотки, вполне
оправданные содержанием стихотворения. И все-таки новый постоялец даже не
глянул в сторону попугая.
Мистер Шейн посмотрел на мальчика, который в свою очередь посмотрел на
суп, опустив самый кончик ложки в густое бледно-зеленое пюре. Как удалось
заметить Паркинсу - а он был внимательный и вдумчивый наблюдатель, - мальчик
ел с удовольствием только конфеты и пудинги.
- Лагерь, да? - сказал Шейн и чуть покачал головой. - Гнусное дело.
Туго пришлось евреям - такое им выпало.
Вопрос о том, выплюнет или нет мальчик суп, который набрал в рот,
казалось, интересовал его гораздо больше, нежели интернирование евреев.
Мальчик нахмурился, и его густые брови соединились. Но суп остался во рту, и
мистер Шейн наконец занялся поглощением собственной порции. Интересно,
подумал Паркинс, перестанет ли он теперь говорить на эту скучную и
неприятную тему.
- Уж точно не место для ребенка, - продолжал Шейн. - Такой лагерь. Да,
думаю... - Он отложил ложку и перевел взгляд вверх так быстро, что мистер
Паркинс удивился, - там, в углу комнаты, на верхушке тяжелого железного
шеста, на исцарапанной деревянной перекладине, под которую были подложены
страницы вчерашнего "Экспресса", на Шейна с критическим видом поглядывал
Бруно, - и не для попугая.
Вот оно, подумал мистер Паркинс.
- Значит, вы считаете, что жалкая каменная сараюга в скучнейшем углу
Суссекса - подходящее место для африканской птицы, - проговорил Реджи
Пэникер.
Мистер Шейн прищурился.
- Пожалуйста, простите моего сына за грубость, - со вздохом сказал
мистер Пэникер, отложив ложку, хотя его тарелка была еще наполовину полной.
Если и было то несчастное время, когда он укорял или бранил своего
единственного сына за безобразное поведение, то оно миновало еще до
появления мистера Паркинса в доме викария. - Мы все полюбили маленького
Лайнуса и его птицу. Знаете, Бруно - удивительный попугай. Как видите, он
умеет читать стихи. Петь песни. Он великолепно подражает, и уже несколько
раз заставил вздрогнуть жену, изобразив мою, возможно, чересчур яростную
манеру чихать.
- В самом деле? - сказал мистер Шейн. - Ну, мистер Пэникер, думаю, вы
не станете возражать, если я скажу, что среди ваших роз и в компании
паренька с попугаем я, кажется, обосновался в очень интересном месте.
Шейн наблюдал за птицей, склонив набок голову, имитируя, несомненно
бессознательно, тот угол зрения, под которым Бруно предпочитал взирать на
мир.
- Поет, да?
- Именно. В основном на немецком, но время от времени можно услышать
отрывки из Гилберта и Салливана. Много отрывков из "Иоланты", насколько я
могу судить. Первое время очень впечатляет.
- Но это все механическое запоминание, попугайство, так сказать? -
Мистер Шейн улыбнулся, словно давая понять - неискренне, подумалось мистеру