"Джонатан Кэрролл. Страна смеха (Магический реализм)" - читать интересную книгу автора

сразу двух. Но ничего, наверно, удивительного, раз Нагель живет неподалеку.
Широкая прихожая выводила прямо к лестничному пролету. Сверху, над
площадкой, два больших витражных окна бросали сочные разноцветные отсветы
на первые ступеньки и край прихожей. У входа слева висело на белой стене
декоративное зеркало "рыбий глаз" в массивной золоченой раме, и тут же -
вешалка гнутого дерева с двумя широкополыми фетровыми шляпами. Его? Неужели
Маршалл действительно их носил? Справа от вешалки были две гравюры в
дорогих современных рамках из серебра; одна гравюра, восемнадцатого века,
изображала монгольфьер, другая, девятнадцатого,- цеппелин. Рядом - и к
моему большому удивлению, поскольку Франс представлялся мне скромным
человеком,- висели копии обложек Ван-Уолта ко всем его книгам. Не желая
показаться излишне любопытным, я отвел взгляд от картинок. Потом рассмотрю,
когда лучше познакомимся (если, конечно, после нынешнего вечера будет
какое-то "потом"). Нагелина тем временем распрыгалась сама по себе посреди
прихожей. Я затеял играть с ней, и она стала напрыгивать на меня.
- Потрясающие собаки! Я их до сегодняшнего дня, собственно, и не
видел, а теперь вот подумываю, не завести ли и себе.
- У нас тут их великое множество. Настоящий бультерьерный анклав. А
прочих собак папа терпеть не мог. Если Нагелина вам надоест, просто
прогоните ее. Это лучшие в мире собаки, но все они порой немного сходят с
ума. Да что мы тут стоим, пройдемте в гостиную.
Мне подумалось, какова она в постели, но я прогнал эту мысль:
заниматься подобными вещами с дочерью Франса казалось кощунственным. Да
ладно, черт с ним, с кощунством - она была очень привлекательна, ее низкий
грудной голос звучал чарующе, а джинсы и футболка подчеркивали ее зрелую
фигуру. По пути в гостиную я представлял Анну живущей в парижской студии
какого-нибудь сумасшедшего русского художника с горящими, как у Распутина,
глазами, и как он овладевает ею по пятьдесят раз на дню в промежутках между
писанием с нее обнаженной натуры и абсентом.
Первый мой изумленный осмотр гостиной Франса выявил следующее:
серовато-зеленый деревянный Пиноккио ручной работы с двигающимися
конечностями; шестифутовый манекен из универмага двадцатых годов,
выкрашенный серебряной краской и напоминающий Джин Харлоу31 с ее
зачесанными кверху волосами; индейский ковер. Наручные куклы и марионетки.
Маски! (В большинстве своем, на первый взгляд, японские, южноамериканские и
африканские.) Павлиньи перья в глиняном кувшине. Японские гравюры (Хокусай
и Хиросиге32). Полка, забитая старыми металлическими копилками, жестяными
игрушками и будильниками с расписными циферблатами. Древние фолианты в
кожаных переплетах. Три квадратные деревянные коробочки из-под шанхайского
импортного чая, расписанные желтыми, красными и черными цветами, веерами,
женщинами и сампанами. Откуда-то из-за стенки негромко звучало "Кабаре"33.
Под потолком застыл вентилятор с деревянными лопастями.
Мы замерли в дверях, разинув рот. В этой невероятной гостиной жил
автор наших любимых книг - и все сходилось, тютелька в тютельку.
- Эта комната либо покоряет с первого взгляда, либо приводит в
совершеннейший ужас. - Анна протиснулась между нами, мы же как к месту
приросли - стояли и озирались. - Моя мама была очень консервативной
женщиной. Обожала подушечки, салфеточки и чехольчики на чайник. Теперь все
это пылится на чердаке, потому что сразу после ее смерти мы с отцом
преобразили гостиную. Сделали такой, как мечтали годами. Я ведь с самого