"Джон Ле Карре. Наша игра" - читать интересную книгу автора

неприязни к английскому Рождеству. Так значит, он лжет мне? Или пытается
поразить мое воображение? Кого он называет старыми друзьями, друзьями
друзей, соседями? Грозный, а потом куда? Контора снова взяла его на службу,
ничего не сообщив мне? Я отказываюсь брать наживку. Я веду себя так, словно
этого разговора и не было. Так же ведет себя и Ларри - если только не
обращать внимания на его чертову усмешку и на привезенный из дальних стран
ореол превосходства.
- Эмм согласилась сделать для меня кусок черновой работы, - говорит
Ларри, когда мы однажды прогуливаемся по верхней террасе солнечным
воскресным днем, - в некоторых из моих "безнадежных случаев". Ты не
возражаешь?
Теперь это не только воскресные обеды. Иногда втроем нам так хорошо,
что Ларри считает своим долгом остаться и на ужин тоже. За те два месяца,
что он ездит к нам, лейтмотив его визитов коренным образом изменился. Мы
перестали обсуждать кошмарные случаи скрытой от общества жизни ученых
кругов. Вместо этого мы получили домашнего Ларри, Ларри - мечтателя и
воскресного проповедника, то клеймящего позорное равнодушие Запада, то
рисующего лубочные картинки альтруистических войн особых частей ООН в
особых, на манер Бэтме-на, мундирах, которые в мгновение ока справляются с
тираниями, эпидемиями и голодом. И, поскольку оказалось, что на эти фантазии
я смотрю как на опасный вздор, мне выпала неблагодарная роль домашнего
скептика.
- И кого же она будет спасать? - спрашиваю я весьма саркастически. -
Болотных арабов? Озоновый слой? Или наших любимых китов?
Ларри смеется и хлопает ладонью меня по плечу, что наконец
настораживает меня.
- Всех их, Тимбо, черт тебя побери, тебе назло. Одна, без посторонней
помощи.
Его рука на моем плече, и я отвечаю ему деланно радостной улыбкой, но
меня занимает нечто более существенное, чем кличка, которую он дал ей. На
первый взгляд его улыбка обещает лукавое, но безобидное соперничество. Но я
читаю в ней грозное предупреждение. "Ты меня запустил, ты помнишь, Тимбо, -
говорят его насмешливые глаза. - Но из этого не следует, что ты сможешь
остановить меня".
И передо мной дилемма, рожденная моей совестью или, как сказал бы
Ларри, моим чувством вины. Я и друг Ларри, и его создатель. Как его друг, я
понимаю, что так называемые "безнадежные случаи", которыми он баламутит
зловонное болото Бата - "Прекратите зверства в Руанде", "Не дайте Боснии
истечь кровью", "Помогите Молуккским островам немедленно", - это только
средство заполнить пустоту, оставленную в нем Конторой, когда она выбросила
его за ненадобностью и пошла дальше своим путем.
- Ну что ж, я надеюсь, что она сможет помочь тебе, - говорю я
великодушно. - Ты всегда можешь расположиться в моей конюшне, когда тебе
понадобится помещение для офиса.
Но, когда я замечаю то же выражение на его лице во второй раз, оно
нравится мне еще меньше, чем в первый. И, когда я день или два спустя нахожу
минутку, чтобы выяснить, чем же именно Ларри занял ее, я неожиданно
натыкаюсь на стену секретности.
- Это что-то вроде "Эмнисти интернэшнл", - говорит она, не отрывая глаз
от пишущей машинки.