"Джон Ле Карре. Наша игра" - читать интересную книгу автора

вооружение их методы.
И моя тактика срабатывает, потому что на следующий день Ларри вопреки
ожиданиям всех, кроме меня, является на перенесенную встречу со своим
вербовщиком и великолепно исполняет свою роль борца за попранную
справедливость. Потому что в конце концов - таково было тогда мое
свойственное молодому человеку убеждение - в конце концов правильно ведомый
пасторский сын всегда может быть приведен к послушанию, несмотря на его
близорукую невинность.
Мой паспорт лежит в верхнем правом ящике моего письменного стола,
добротный британский паспорт в синей с позолотой обложке, старомодное
девяносточетырехстраничное пугало для иностранцев, выписанный на имя Тимоти
д'Абеля Крэнмера, путешествующего без детей, профессия не проставлена, срок
действия еще семь лет, будем надеяться, хозяин его переживет.
Захвати свой паспорт, сказал Мерримен.
Зачем? Куда он собирается меня послать? Или он по старой дружбе
предостерегает: до трех пополудни завтра у тебя есть время дать деру?
В моих ушах полно звуков. Я слышу крики, всхлипывания, потом стоны
ветра. Непогода усиливается. Божий гнев. Вчера сумасшедший осенний снегопад,
а сегодня настоящая буря, гремящая ставнями, свистящая в трубах и
заставляющая весь дом потрескивать. Я стою в кабинете у окна и гляжу, как
дождевые капли бьют по стеклу. Я вглядываюсь в темноту и вижу усмехающееся
мне бледное лицо Ларри и его красивую белую кисть, барабанящую по оконной
раме.
Был канун Нового года, но у Эммы разболелась поясница и встречать его у
нее не было желания. Она удалилась в свои королевские покои, где вытянулась
на своей кровати. Наши спальни озадачили бы любого, кто ожидал бы увидеть
обычное гнездышко влюбленных. По спальне было на ее и на моей половине дома,
так мы договорились с самого первого дня ее переезда ко мне: каждый из нас
не зависит от другого, каждый имеет свою территорию и право на уединение.
Она потребовала этого, и я это обещал, не будучи, правда, уверенным, что она
станет требовать от меня выполнения этого обязательства. Она, однако, стала.
И, даже когда я приношу ей чай, или бульон, или что-нибудь еще для
поддержания ее сил, я стучу и жду, пока она не разрешит мне войти. А сегодня
по случаю сочельника, нашего первого сочельника, мне разрешено лечь на полу
возле нее и держать ее за руку, пока мы под музыку лютни с ее
стереопроигрывателя беседуем, глядя в потолок, и пока остальная Англия
веселится.
- Он просто невыносим, - жалуется она, правда, с оттенком юмора, но
недостаточным для того, чтобы скрыть досаду. - Я хочу сказать, что даже
Ларри известно о существовании Рождества. Он мог хотя бы позвонить.
Я уже не в первый раз объясняю ей, что Рождество вызывает у него
отвращение, что в каждое Рождество, все то время, что я знаю его, он угрожал
перейти в ислам, что в каждое Рождество он в знак протеста отправлялся в
какую-нибудь сумасшедшую поездку, чтобы только не участвовать в английском
полуязыческом разгуле. Я рисую ей шутливую картину, как в окружении бедуинов
он трясется на верблюдах где-то в негостеприимной пустыне. Но меня не
покидает ощущение, что она меня почти не слушает.
- Но позвонить-то сегодня можно из любого уголка мира, - говорит она
сурово.
Дело в том, что к этому моменту Ларри уже стал у нас иконой, стал нашим