"Джон Ле Карре. Наша игра" - читать интересную книгу автора

хозяйка Ханибрука, - как долго еще она будет вне поля их зрения? Я поднялся
наверх. Нет, я взлетел туда. Телефон был рядом с моей кроватью, но, уже сняв
трубку, я понял, что забыл нужный мне номер. Такого не случалось со мной ни
разу даже в самых критических ситуациях моей жизни разведчика.
И зачем вообще я поднялся наверх? Вполне исправный аппарат был в
гостиной, еще один в кабинете. Зачем же я бежал наверх? Я вспомнил одного
занятного преподавателя на курсах, который изводил нас лекциями об искусстве
прорыва осады. Когда человек в панике, говорил он, он бежит наверх. Люди
стремятся к лифту, к любому выходу, ведущему вверх, но не вниз. К тому
моменту, когда нападающие входят в здание, все не окаменевшие от страха
находятся на чердаке.
Я сел на кровать. Опустил плечи, чтобы дать им отдых, покрутил головой
для самомассажа, как советовал в воскресном приложении к газете какой-то
гуру. Облегчения я не почувствовал. По галерее я прошел на половину Эммы,
остановился у ее двери и прислушался, к чему - не знаю сам. К стуку ее
машинки, отстукивавшей одно за другим очередное "неразрешимое дело"? К ее
прерывистому шепоту в трубку, продолжавшемуся до тех пор, пока я не отключил
телефон? К ее первобытной африканской музыке, записанной в самых отдаленных
уголках - в Гвинее и Тимбукту? Я подергал дверную ручку. Дверь была заперта.
Мною. Я прислушался снова, но входить не стал. Боялся ли я ее призрака? Ее
прямого, обвиняющего, нарочито невинного взгляда, словно говорившего:
берегись, я опасна, я до смерти запугала себя и теперь запугаю тебя? Уже
собравшись вернуться на свою половину, я постоял у широкого низкого окна и
поглядел на далекие контуры обнесенного стеной сада, подсвеченного
рассеянным светом теплицы.
В Ханибруке теплое воскресенье позднего лета. Мы вместе уже шесть
месяцев. Сегодня с утра первым делом мы вместе в разливочном помещении, где
великий винодел Крэнмер, затаив дыхание, измеряет содержание сахара в ягодах
нашей Мадлен Анжвин, еще одного сомнительного приобретения дяди Боба. Мадлен
капризна, как любая другая женщина, объяснил мне заезжий французский
эксперт, постоянно подмигивая и кивая головой: сегодня она созрела и готова
к сбору, а завтра момент уже упущен. Я благоразумно не переношу это
объяснение явно озабоченного сексом эксперта на поведение Эммы. Я молюсь о
семнадцати процентах, но и шестнадцать будут означать неплохой урожай. В
легендарном 1976 году дядя Боб намерил потрясающие двадцать процентов, но
потом английские осы взяли свое, а английские дожди - остальное. Эмма
следит, как я нервно подношу рефрактометр к свету.
- Почти девятнадцать процентов, - объявляю я наконец тоном, который
больше пошел бы великому полководцу перед решающим сражением. - Через две
недели будем собирать.
Сейчас мы бездельничаем в огражденном стеной винограднике среди нашего
винограда, уверяя себя, что наше присутствие помогает ему дозреть. Эмма
сидит в качалке и выглядит, как женщины на полотнах Ватто: широкополая
шляпа, длинная юбка, расстегнутая навстречу солнцу блузка; я поощряю ее к
этому. Она потягивает из стакана пимм и читает нотные листы, а я наблюдаю за
ней, что хотел бы делать весь остаток моей жизни. Этой ночью мы занимались
любовью, а сегодня после нашей церемонии измерения сахара мы займемся ею
опять, как я могу судить, если не обманываю себя, по блеску ее кожи и
выражению ленивого удовольствия в ее глазах.
- Полагаю, что, если нам удастся собрать достаточно народа, мы