"Джон Ле Карре. Маленькая барабанщица" - читать интересную книгу автора

было поставить ему в вину, если бы он и вовсе ее забыл.
Курц по-немецки значит "короткий". Курц - человек коротких путей, как
считали многие. Курц - человек коротких запалов, как представлялось его
жертвам. А иные после долгих поисков сравнивали его с героем Джозефа
Конрада. Истина состояла в том, что фамилия была моравской и исконно
произносилась "Курз", но британский полицейский в паспортном столе
прозорливо переделал ее в "Курц", а Курц не менее прозорливо сохранил ее в
этом виде - маленький острый кинжал, вонзенный в тушу его индивидуальности
и там оставленный, чтобы не давать покоя и побуждать к действию.
В Мюнхен он прибыл из Тель-Авива через Стамбул, дважды меняя паспорт
и трижды пересаживаясь с самолета на самолет. Перед этим он неделю пробыл
в Лондоне, где вел жизнь крайне уединенную и деловую. Всюду, где бы он ни
появлялся, он выправлял положение, беря под контроль результаты, вербуя
помощников, убеждая людей, пичкая их легендами и полуправдами, превозмогая
сопротивление неуемной своей энергией, масштабностью и дальновидностью
планов, даже при том, что иной раз он повторялся или упускал из виду
какое-нибудь собственное малозначительное распоряжение. "Живешь так
недолго, говорил он, хитро подмигивая, - а мертвым еще належишься!" Это
были единственные его слова, хоть как-то напоминавшие оправдание; решал же
он проблему за счет сна. В Иерусалиме говорили, что спит Курц так же
молниеносно быстро, как и работает. А работал он действительно молниеносно
быстро. Курц, объясняли знающие люди, мастер агрессивной европейской
тактики. Курц выбирает всегда немыслимый путь и делает, казалось бы,
невозможное. Он вступает в сделки, юлит, изворачивается и лжет самому
Господу Богу, а в результате он удачливее всех евреев за последние две
тысячи лет.
Не то чтобы все они как один любили его - нет: уж слишком он был
непредсказуем, сложен, соткан из многих противоречий и оттенков - человек
с двойным дном, а. может быть, и больше, чем с двойным. Сплошь и рядом
отношения его с начальством, в особенности с шефом его Мишей Гавроном,
складывались как у людей, едва терпящих друг друга, не было в их
отношениях доверительности равных. Он не имел определенной должности и,
как это ни странно, не стремился к ней. Положение его было шатким и все
время менялось в зависимости от того. кого он мимоходом оскорблял в погоне
за нужным союзником. Он был не в ладах со всей этой новомодной
множительной техникой, компьютерами, интриганством на американский манер,
психологическими тестами и любовью к крутым политическим виражам. Он любил
диаспору и остался ей верен во времена, когда большинство израильтян с
застенчивым энтузиазмом стали рядиться в восточные одежды. Преодоление
было его стихией, отверженность закалила его характер. При необходимости
он умел сражаться на всех фронтах, и то, что не давалось ему сразу, в
открытую, он получал, прибегая к хитрости. Во имя любви к Израилю. Во имя
мира. Во имя спокойствия. И отстаивая проклятое право делать по-своему,
чтобы выжить.
На какой стадии расследования выработал он свой план, наверное, он и
сам не мог бы сказать точно. Подобные планы возникали у него как-то
подспудно, рожденные инстинктом неповиновения, ожидающим лишь повода,
чтобы проявиться в действии, ему самому не совсем ясном. Пришел ли ему в
голову этот план, когда было окончательно установлено происхождение бомбы?
Или когда он уплетал свою pasta на холме Святой Цецилии, наслаждаясь видом