"Томас Карлейль. Французская революция. Конституция" - читать интересную книгу автора

породы вообще чрезвычайно жестоки, а ведь наибольшей веселостью отличаются
именно котята, или подрастающие кошки!
Представьте себе королевское семейство, встающее утром того безумного
дня со своих складных кроватей; представьте себе муниципалитет,
спрашивающий: "Как благоволит Ваше Величество расположиться на житье?" - и
суровый ответ короля: "Пусть каждый располагается, как может; мне достаточно
хорошо". Представьте себе, как городские чины отступают в поклоне с
выразительной усмешкой и удаляются в сопровождении подобострастных обойщиков
и как дворец Тюильри перекрашивается и обставляется вновь для блестящей
королевской резиденции, а Лафайет со своими синими национальными гвардейцами
окружает его, ласкающегося к острову, подобно Нептуну, говоря поэтическим
языком. Здесь могут собраться обломки реабилитированных верноподданных, если
они пожелают стать конституционалистами, ибо конституционализм не желает
ничего дурного; даже санкюлоты радуются при виде короля. Мусор восстания
менад сметен в сторону, как всегда бывает и должно быть со всяким мусором в
этом неизменно добром мире, и вот, на расчищенной арене, при новых условиях,
даже с некоторым подобием нового великолепия мы начинаем новый ряд действий.
Артур Юнг был свидетелем весьма странной сцены: Ее Величество без свиты
гуляет в Тюильрийском саду, а смешанные толпы с трехцветными кокардами
кланяются ей и почтительно расступаются: королева вызывает по меньшей мере
почтительное молчание, ее избегают с состраданием1. Домашние утки
в королевских водах кряканьем выпрашивают хлебные крошки из юных королевских
рук; у маленького дофина есть огороженный садик, в котором он, как можно
видеть, розовощекий, с развевающимися белокурыми локонами, копает землю; тут
же маленький шалаш, где он прячет свои инструменты и может укрыться от
дождя. Какая мирная простота! Мир ли это отца, возвращенного своим детям?
Или мир надсмотрщика, потерявшего свой кнут? Лафайет, муниципалитет и все
конституционалисты утверждают первое и делают все от них зависящее, чтобы
это оправдалось на деле. Таких патриотов, которые опасно рычат и скалят
зубы, усмирят патрули; или, еще лучше, король погладит их по взъерошенной
шерсти ласковой рукой и, что всего действеннее, накормит более сытной пищей.
Да, мало накормить Париж, нужно еще, чтобы в этом деле была видна рука
короля. Заложенное имущество бедняков до известной суммы будет выкуплено по
милости короля, и ненасытный Mont de Piete извергнет свое содержимое; не
стоит забывать и о катаниях по городу с криками "Vive le Roi!", и, таким
образом, при помощи субсидий и зрелищ королевская власть станет популярной,
если только искусство человека в силах сделать ее популярной2.
Или же, увы, это гуляет не возвращенный детям отец и не потерявший кнут
надсмотрщик, а неестественная совокупность их обоих и бесчисленных других
разнородных элементов, не подходящая ни под какую рубрику, разве лишь под
только что придуманную: король Людовик - восстановитель французской свободы?
Действительно, человек - и король Людовик, как и всякий другой, -живет в
этом мире для того, чтобы приводить в порядок беспорядочное и своей живой
энергией принудить даже нелепое быть менее нелепым. Ну а если нет живой
энергии, а только живая пассивность? Когда король Змей был неожиданно брошен
в свое водное царство, он по крайней мере стал кусаться и этим убедительно
доказал, что он существует. Для бедного же короля Чурбана*, швыряемого туда
и сюда тысячью случайностей и чужой волей, помимо собственной, большое
счастье, что он был деревянный и что, не делая ничего, он зато не мог ничего
ни видеть, ни чувствовать! Это уж совсем безнадежное дело.