"Томас Карлейль. Французская революция. Бастилия" - читать интересную книгу автора

еще находится в доме д'Эгийона в Рюэле - пока теплится жизнь, теплится и
надежда. Кардинал Рош-Эмон, дождавшись, когда все принадлежности будут
убраны (да и в самом деле куда торопиться?), удаляется с величественным
видом, как будто сделал большое дело! Но тут навстречу ему бросается аббат
Мудон, духовник короля, хватает его за рукав и с кислым выражением на лице
что-то взволнованно шепчет ему на ухо. Бедному кардиналу приходится
вернуться и во всеуслышание объявить, что "Его Величество раскаивается во
всех содеянных им постыдных поступках и намеревается в будущем, с Божьей
помощью, избегать чего-либо подобного". При этих словах бульдожье лицо
старого Ришелье мрачнеет, и он громко произносит реплику, которую Безанваль
не решается повторить. Старик Ришелье, завоеватель Минорки, товарищ короля
на оргиях Летающих Столов20, подглядывавший за королем в спальне
через специально сделанную дырку, недалек и твой час!
Не переставая звучат в церквах органы, поднимают раку святой Женевьевы
- но все напрасно. Вечером на богослужении присутствует весь двор во главе с
дофином и дофиной. Священники охрипли от сорокачасового повторения молитв,
во всех церквах непрерывно звучат органы. И вдруг (какой ужас!) собираются
тучи, становится черным небо, начинается буря: грозовые разряды заглушают
звуки органа, вспышки молний затмевают свет свечей на алтаре, мощные потоки
дождя низвергаются на город. Вот почему, читаем мы, большинство расходится
после службы, "почти не разговаривая друг с другом, погруженные в глубокую
думу (recueillement)"21.
Так продолжалось почти целую неделю после того, как уехала Дюбарри.
Безанваль говорит, что все общество с нетерпением ожидало, que cela finit
(чтобы это поскорее кончилось), когда бедный Людовик покончит счеты с
жизнью. И вот на календаре 10 мая 1774 года. Сегодня он близок к тому.
Вот дневной свет падает наконец и на вызывающую у всех отвращение
постель умирающего, но у тех, кто находится возле нее, свет давно померк в
глазах, и они не замечают разгорающегося дня - тягостны эти последние часы,
так колодезное колесо медленно, со скрипом поворачивается на своей оси, так
загнанный боевой конь, хрипя, приближается к цели. Дофин и дофина стоят в
своих покоях одетые, готовые в дорогу - грумы и конюхи в сапогах со шпорами
ждут лишь сигнала, чтобы умчать их из зачумленного дома*. Чу! вы слышите
грохот, раздавшийся из стоящего напротив, через дорогу, Oeil de Boeuf,
"грохот ужасный и совершенно похожий на раскаты грома". Это весь двор, как
один человек, бросился на колени, давая обет верности новым самодержцам: "Да
здравствуют их величества!" Итак, дофин и дофина - король и королева!
Обуреваемые сложными чувствами, в слезах, они падают на колени и обращаются
к богу: "О боже! Направь, защити нас! Мы так еще молоды, чтобы царствовать!"
Да, да, они правы - они в самом деле слишком молоды.
Итак, "грохот, совершенно похожий на раскаты грома", был грохотом
пробивших Часов времени, известивших, что старая эпоха закончилась. То, что
было Людовиком, теперь всеми покинутый, отвратительный прах, отданный в руки
"каких-то бедняков и священников церкви Chapelle Ardente"***, затем
"положенный в двойной свинцовый гроб и залитый винным спиртом". А новый
* Очень жаль, но нам приходится оспорить то прекрасное и драматическое
место в мемуарах мадам Кампан** (1, 70), где она рассказывает о свече,
погашенной в момент смерти. Версальский дворец так обширен, расстояние между
ним и королевскими конюшнями составляет не менее 500-600 ярдов, и, кроме
того, все происходит в два часа дня, поэтому, как ни жаль, "свече" ничего не