"Томас Карлейль. Французская революция. Бастилия" - читать интересную книгу автора

колониальным господством в Канаде было покончено.

Чем более низок и подл человек, тем приятнее ему бальзам лести. Вот,
например, Людовик царствовал, но разве ты не царствуешь тоже? Посмотри на
Францию, королем которой он был, с точки зрения неподвижных звезд (а ведь
это еще далеко не бесконечность), видишь - - теперь эта огромная страна не
больше кирпичного заводика, на котором ты трудишься в поте лица или, может
быть, отлыниваешь от дела. О, человек, ты - "символ вечности, но ты заперт,
как в тюрьме, в том времени, в котором живешь!". Не своими трудами, которые
все преходящи и бесконечно малы, и совершенно независимо от того, велик ты
или незначителен, но ценен ты лишь благодаря своему духу; лишь благодаря
своему духу, который проникает всюду, ты и побеждаешь время.
Давайте только вообразим себе, какую задачу поставила жизнь перед
бедным Людовиком в тот момент, когда он встал здоровым с постели в Меце,
получив прозвище Возлюбленный! Как вы думаете, нашелся бы такой человек
среди сынов Адама, который смог бы перестроить всю эту путаницу и
неразбериху и привести ее в порядок? И вот слепой судьбе было угодно
вознести нашего Людовика на вершину этой неразберихи, а он, плывя в ее
неудержимом потоке, так же мало может перестроить ее, как плывущее в
Атлантическом океане бревно может успокоить находящийся в вечном волнении
под воздействием ветра и Луны океан. "Что я сделал, чтобы заслужить такую
любовь?" - сказал он тогда в Меце. Теперь он мог бы спросить: "Что я сделал
такого и почему меня все так ненавидят?" Твоя вина в том и состоит, что ты
ничего не сделал. Да и что можно было сделать в его положении? Отречься от
престола, так сказать умыть руки, в пользу первого встречного, который бы
пожелал занять его место. Какое-либо другое ясное и мудрое решение ему было
неведомо. Вот стоит он, растерянный, ничего не понимающий в происходящей в
обществе неразберихе, и единственное, что кажется ему вполне достоверным, -
так это то, что он обладает пятью чувствами, т. е. что есть проваливающиеся
сквозь пол столы (Tables Volantes), которые появляются снова, уже
нагруженные яствами, и что есть Parc-aux-serfs.
Таким образом, перед нами снова исторический курьез, своеобразные
обстоятельства, при которых человеческое существо отдалось на волю волн
безграничного океана никчемности, причем плывущему кажется, что он плывет к
некой цели. И это при всем при том, что Людовик в какой-то мере обладал
даром прозорливости. Запомнила ведь ужинавшая с ним шлюха, как он сказал о
человеке, вновь назначенном на пост морского министра и обещавшем, что
теперь наступит новая эра: "Вот и этот тоже разложил товар и обещает все
изменить чудесным образом, но ничего чудесного не произойдет, потому что он
ничего не знает в своей области - он все это навоображал". Или вот еще: "Я
слышал такие речи уже раз двадцать. Убежден, что у Франции никогда не будет
флота". Как, например, трогательно слышать следующее: "Если бы я был
начальником парижской полиции, я б запретил кабриолеты"17.
Да, конечно, он обречен, ведь не может же не быть обречен человек,
представляющий один сплошной ляпсус! Причем это король нового типа,
roi-faineant, король-бездельник, у которого, однако, весьма странный
мажордом. Нет, это не кривоногий Пипин, это пока скрытый за облаками,
огнедышащий призрак, призрак демократии, появление которого нельзя было
предвидеть, который затем охватит весь мир! Так неужели же наш Людовик был
хуже любого другого бездельника или обжоры, каких много, или человека,