"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

захватила его, что он не сразу услышал молчание Рандольфа и заметил его
долгий напряженно-вопрошающий взгляд; от этого взгляда у него самого по телу
таинственно побежали мурашки. - Я смотрел, где муравей, - объяснил он. - В
ухо к тебе влез. Знаешь, это может быть опасно, ну, как булавку проглотить.
- Или потерпеть поражение, - сказал Рандольф, и лицо его спряталось в
сладких складках покорности.
Тряская трусца Джона Брауна приотворяла хрупкий лес; платаны роняли
дождем пряно-карие октябрьские листья; как жилы в желтом ливне, вились
пятнистые тропки; на понурых башнях аризем примостившись, клюквенные жуки
пели об их приближении; древесные квакши величиной не больше росинки прыгали
и верещали, сообщая новость белу свету, который весь день был в сумерках.
Они двигались по заросшей дороге, где катили когда-то лакированные экипажи,
и дамы, благоухавшие вербеной, щебетали в них под яркими зонтиками, как
коноплянки, а дубленые, разбогатевшие на хлопке господа хрипели друг другу
сквозь сизый гаванский дымок, и с ними ехало потомство - чинные девочки с
мятой, растертой в носовых платках, и мальчики с недобрыми глазами-вишнями,
маленькие мальчики, до визга пугавшие сестер рассказами о кровожадных
тиграх. Осень проветривала наследный бурьян, вздыхала по жестоким бархатным
детям и бородатым мужественным отцам: было, шептал бурьян, кануло, шептало
небо, прошло, шептал лес; но первым плакальщиком по минувшему досталось быть
жалобному козодою.
Как чайки оповещают моряка о близкой суше, так жгутик дыма,
размотавшийся за стеной сосен, дал знать о гостинице "Морок"; копыта Джона
Брауна чмокали в болотной жиже; путь их шел по зелени кругом Утопленного
пруда, и Джоул все смотрел на воду, не выплывет ли креол или картежник, но,
увы, эти скользкие типы не показывались. Зато, не добредя до берега, стояло
горбатое человекообразное дерево, и мох свисал с его макушки, как волосы у
пугала; закатные птицы галдели вокруг этого островного насеста, взрывая
унылую окрестность печальными криками, а плоскую кисельную гладь пруда
тревожили только сомовьи пузырьки; и взрывом, подобным птичьему крику,
раздался в ушах Джоула смех красивых плескуний-девушек, вздымавших алмазные
плески, красивых, арфоголосых девушек, ныне умолкших, канувших в объятия
возлюбленных, - картежника и креола.
Гостиница поднялась перед ними курганом костей; крышу венчали
деревянные мостки, и там, перегнувшись через перила, с нацеленной на
тропинку подзорной трубой стоял Маленький Свет. При их приближении он бешено
замахал руками; сперва они сочли это не в меру бурным приветствием, но,
поскольку неистовство его не шло на убыль, довольно быстро поняли, что он их
предостерегает. Осадив Джона Брауна, они ждали в натеке сумерек, когда
отшельник, исчезнувший в люке, появится снова на пологой лестнице,
тенькавшей втуне над феодальным лужком к самому краю воды. Потрясая ореховой
тростью, он по берегу ковылял корякой, корягой, и глаза сыграли с Джоулом
шутку: ожившим деревом в пруду примерещился ему отшельник.
Поодаль от них отшельник остановился и, накрючась на трость, приклеил к
ним взгляд. Тогда Рандольф назвал его по имени, и старик, изумленно моргая,
разразился игривым кудахтаньем.
- Ай да проказники! Глаза-то никудышные, стою тут с трубой и думаю, кто
там такой едет, кого это там несет? Переполошили вы старика. За мной, за
мной идите, да поглядывайте - пески зыбучие кругом.
Они двигались гуськом. Джоул вел мула последним и, ступая в болотца