"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

запястья, и планы его, его и Айдабелы, лопнули, как расколотое громом небо,
- но нет, не совсем еще, надо только ее найти, - и он вбежал в дом:
"Айдабела, ты здесь, ты здесь?"
Гул безмолвия был ему ответом; там, сям сторонний звук: дождь в
дымоходе, словно шорох крыльев, мышиная пробежка по битому стеклу, девичья
поступь той, что вечно бродит по ступенькам, и ветер - отворяет двери,
притворяет, ветер шепчет печально под потолком, дышит кислой сыростью ему в
лицо, долгим выдохом продувает комнаты; Джоул позволил подхватить себя
ветру: голова у него была легкой, как воздушный шарик, и полой; лед вместо
глаз, вместо зубов шипы, язык из фланели; в это утро он видел рассвет, но с
каждым шагом, приближавшим его (неведомо по чьей указке, такое было чувство)
к пропасти, все меньше надежды оставалось увидеть новый: сон был как дым,
Джоул вдыхал его всей грудью, но он обратно уходил в воздух - цветными
кольцами, мошками, искрами, чьи вспышки только и удерживали от того, чтобы
свалиться на пол кучей тряпья: предупреждениями были эти огненные мухи: не
засни, Джоул, в Эскимосии сон - погибель, сон - конец; помнишь? Она мерзла,
мать, она уснула, и волосы пахли снежной росой; если бы он только мог
оттаять ей глаза, она бы обняла его здесь и сказала, как он сказал
Рандольфу: "Все будет хорошо", - нет, она раскололась, как замороженный
хрусталь, и Эллен собрала осколки в ящик, обложенный гладиолусами по
пятьдесят центов дюжина.
Где-то у него была своя комната, была кровать: видение приюта дрожало
перед ним точно в знойном мареве. Айдабела, почему ты поступила так ужасно!
На веранде раздались шаги; хлюп-хлюп промокших туфель; внезапно луч
фонарика просунулся в окно гостиной и на секунду уперся в больное, крапчатое
зеркало над камином; зеркало осветилось, как пласт студня, и фигура за окном
курилась смутно в амальгаме; невозможно было узнать, кто там, но, когда луч
ушел и шаги зазвучали в холле, Джоул понял, что это - Рандольф. И родилась в
голове унизительная догадка: неужели с тех пор, как он сбежал из Лендинга,
не остался незамеченным ни один его шаг? Как же должно было удивить мистера
Сансома их прощание!
Он присел за дверью; сквозь щель между петлями он видел холл: свет полз
по нему огненной сороконожкой. Пускай Рандольф найдет его, он будет только
рад. Но что-то мешало ему подать голос. Хлюпающие шаги приблизились к двери,
и он услышал: "Маленький мальчик, маленький мальчик", - жалобное хныканье.
Мисс Глициния стояла так близко, что он обонял сырую затхлость ее
сморщенных шелков; кудри ее распрямились, маленькая корона сбилась
набекрень, желтый кушак линял на пол. "Маленький мальчик", - повторяла она,
водя фонарем по выгнутым, треснувшим стенам, где карликовый ее силуэт
путался с бегучими тенями предметов. "Маленький мальчик", - повторяла она, и
от безнадежности ее зов звучал еще жалостнее. Но Джоул боялся показаться:
то, чего она хотела, он не мог ей дать: его любовь была в земле, раздроблена
и недвижима, с сухими цветами на месте глаз, мхом на губах, любовь была
далеко, питалась дождем, и лилии вскипали над ее останками. Глициния ушла,
поднималась по лестнице, и Джоул, слушая ее шаги наверху, где от нужды в нем
она обыскивала дебри комнат, ощутил нестерпимый стыд: что его ужас по
сравнению с ее ужасом? У него - комната, у него постель, в любую минуту он
убежит отсюда, придет туда. А для мисс Глицинии, которая плачет оттого, что
маленькие мальчики вырастут большими, всегда будет это странствие по
умирающим комнатам, пока, в один печальный день, она не найдет своего