"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

- Я ухожу, папа, - сказал он, и получилось это так, что он как бы
впервые признал их родство. Он медленно встал, взял в ладони лицо мистера
Сансома и прижался губами к его губам. - Мой единственный папа, - прошептал
он, и повернулся, и пошел вниз, и на ходу повторил эти слова еще раз - но
теперь уже самому себе.
Он пристроил бутылку вина под вешалкой в зале и, укрывшись за
занавеской, заглянул в гостиную; Эйми и Рандольф не слышали, как он
спустился по лестнице: Эйми сидела на табуретке у пианолы, усердно
обмахивалась веером и без устали притопывала ногой, а Рандольф, совершенно
разомлев от скуки, созерцал арку, где должен был появиться Джоул. Но Джоула
уже не было; он бежал - к почтовому ящику, к Айдабеле, на волю. Дорога
стелилась под него рекой, словно фейерверочная ракета, воспламененная вдруг
блеснувшей свободой, мчала его за собой в хвосте искр-звезд.
- Бежим! - крикнул он Айдабеле, потому что немыслимо было остановиться,
пока Лендинг не скроется из виду навеки, - и Айдабела неслась перед ним, и
тугой ветер сметал назад ее волосы; когда дорога прянула на холм, Айдабела
будто полезла в небо по прислоненной к луне стремянке.
За холмом они остановились, тяжело дыша и встряхивая головами.
- Они гнались за нами? - спросила Айдабела, и роза в ее волосах
обронила несколько лепестков.
- Теперь нас никто не поймает, никогда.
Они все время держались дороги - даже там, где она прошла вблизи ее
дома, - и Генри трусил между ними; выбившиеся из ошейника розы впитывали
холодный свет луны, и Айдабела сказала, что с голоду готова съесть розу "или
траву и поганки". Ничего, ответил Джоул, только до города потерпеть: он
раскошелится и угостит ее мясом в "Королевском крове Р. В. Лейси". Вспомнили
ту ночь, когда он ехал в Лендинг и по дороге услышал ее и Флорабелы пение.
Пристыли тогда к звездам его глаза, и старая телега завезла его за кордон
сна, зимней спячки, от которой только теперь он радостно пробуждался, - ибо
все приключившееся было сном, и узор его распускался быстрее, чем успевала
связывать память, - только Айдабела и осталась, а прочее стушевалось, как
тени в темноте.
- Я помню, сказала она, - я думала, ты такая же дрянь, как Флорабела;
честно говоря, и не передумывала, до нынешнего дня.
Как будто застеснявшись, она сбежала к узенькому ручейку, журчавшему у
обочины, и стала пить из горсти; потом вдруг выпрямилась, приложила палец к
губам и поманила Джоула.
- Слышишь? - шепнула она.
За густой листвой, смешиваясь в едином ритме, как ласка дождя, звучали
два голоса, один - бычьего тона, другой - похожий на гитару: замысловатое
плетение шелестящих шепотов, вздохов без грусти, молчаний, более глубоких,
чем пустота. Неслышно, по мху, они прошли сквозь лиственную чащу и
остановились перед прогалиной: под тонкими пасмами луны и папоротников
лежали, раздевшись и обнявшись, негр и негритянка - кофейное тело мужчины
браслетами охватывали темные руки и ноги возлюбленной, а он водил губами по
ее соскам: о-о, о-о, Саймон, милый, вздыхала она, и любовь плескалась в ее
голосе, любовь прокатывалась по ней громом; тише, Саймон, милый Саймон,
тише, родной, ворковала она и вдруг напряглась, подняла руки, точно обнимая
луну; возлюбленный сник поперек нее, и вдвоем, раскинувшись, они образовали
на лунном мху черную падшую звезду. Айдабела бросилась прочь, напролом,