"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

совсем не похожа на настоящую.
Воспоминание проплыло, как перышко в воздухе; перед мысленным взором
Джоула возникла сойка, бьющаяся о стену, и Эйми, по-дамски замахнувшаяся
кочергой.
- Ч то толку в птице, если она летать не может? - сказал он.
- Прошу прощения?
Джоул и сам не вполне понимал смысл своего вопроса.
- Та... настоящая - она могла летать. А эта ничего не умеет... только
быть похожей на живую.
Рандольф откинул в сторону картон и лежал, барабаня по груди пальцами.
Веки у него опустились; с закрытыми глазами он выглядел странно беспомощным.
- В темноте приятнее, - пробормотал он, словно спросонок. - Если тебя
не затруднит, мой милый, принеси из шкафа бутылку хереса. Потом - только,
пожалуйста, на цыпочках - опусти все занавески, а потом, очень-очень тихо,
затвори дверь.
Когда Джоул выполнял последнюю просьбу, Рандольф приподнялся на кровати
и сказал:
- Ты совершенно прав: моя птица не может летать.
Некоторое время спустя, с легкой тошнотой после кормления мистера
Сансома с ложечки, Джоул сидел и читал ему вслух, быстро и монотонно. В
рассказе - неважно каком действовали дама-блондинка и мужчина-брюнет, жившие
в доме высотой в шестнадцать этажей; речи дамы произносить было чаще всего
неловко: "Дорогой, - читал он, - я люблю тебя, как ни одна женщина на свете
не любила, но, Ланс, дорогой мой, оставь меня, пока еще не потускнело сияние
нашей любви". А мистер Сансом непрерывно улыбался, даже в самых грустных
местах; сын поглядывал на него и вспоминал, как грозила ему Эллен, когда он
строил рожи: "Смотри, - говорила она, - так и останешься". Сия судьба и
постигла, видимо, мистера Сансома: обычно неподвижное, лицо его улыбалось
уже больше восьми дней. Покончив с красивой дамой и неотразимым мужчиной,
которые остались проводить медовый месяц на Бермудах, Джоул перешел к
рецепту пирога с банановым кремом; мистеру Сансому было все равно что роман,
что рецепт: он внимал им широко раскрытыми глазами.
Каково это - почти никогда не закрывать глаз, чтобы в них постоянно
отражались тот же самый потолок, свет, лица, мебель, темнота? Но если глаза
не могли от тебя избавиться, то и ты не мог от них убежать; иногда казалось,
что они в самом деле проницают все в комнате, их серая влажность
обволакивает все, как туман; и если они выделят слезы, это не будут обычные
слезы, а что-то серое или, может быть, зеленое, цветное, во всяком случае, и
твердое - как лед.
Внизу, в гостиной, хранились книги, и, роясь в них, Джоул наткнулся на
собрание шотландских легенд. В одной рассказывалось о человеке,
неосмотрительно составившем волшебное зелье, которое позволило ему читать
мысли других людей и заглядывать глубоко в их души; такое открылось ему зло
и так потрясло его, что глаза его превратились в незаживающие язвы, и в этом
состоянии он провел остаток дней. Легенда подействовала на Джоула, он
наполовину поверил в то, что глазам мистера Сансома открыто содержание его
мыслей, и старался поэтому направить их в сторону от всего личного,
"...смешайте сахар, муку и соль, добавьте яичные желтки. Непрерывно
помешивая, влейте кипящее молоко..." То и дело он ощущал уколы совести:
почему его не так трогает несчастье мистера Сансома, почему он не может