"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

ступеньками, чтоб заглянуть мне в лицо и взорваться. Внизу болтало и пело
радио, но я знал, что его никто не слышит: она уехала, и с ней уехал Пепе.
В ее комнате все было вверх дном; пока я рылся в обломках крушения,
лопнула гитарная струна, и звон ее отдался дрожью в каждом нерве. Я побежал
наверх, разинув рот, не в силах издать ни звука: все управляющие центры в
моем мозгу онемели; воздух ходил волнами, и пол растягивался гармошкой. Ко
мне шли. Я ощущал их как сгущение воздуха, и оно поднималось по лестнице.
Неузнанные, они будто входили мне прямо в глаза. Сперва я подумал, что это
Долорес, потом - Эд, потом Пепе. Не знаю кто, - они трясли меня, умоляли и
ругались: этот мерзавец, говорили они, удрал, сукин сын, мерзавец, с
машиной, со всеми вещами и деньгами, окончательно, навсегда, навсегда. Но
кто это был? Я не видел: ослепительное сияние окружало его, как Христа:
Пепе, это ты? Эд? Долорес? Я оттолкнул его, убежал в ванную, захлопнул
дверь; бесполезно - ручка двери начала поворачиваться, и вдруг я понял с
безумной ясностью: Долорес наконец настигла меня в своих снах.
Тогда я нашел револьвер, хранившийся в старом носке. Дождь перестал.
Окна были открыты, в комнате - прохлада и запах сирени. Внизу пело радио, а
в ушах у меня стоял гул, как в морской раковине. Дверь открылась; я
выстрелил, и еще раз, и Христос исчез - вместо него всего лишь Эд в грязном
полотняном костюме; он сложился пополам, попятился к лестнице и покатился
вниз, как тряпичная кукла.
Два дня он валялся на диване, обливаясь кровью, стонал, кричал,
перебирал четки. Он звал тебя, свою мать, Господа. Я ничего не мог сделать.
Потом приехала из Лендинга Эйми. Она была сама доброта. Нашла врача, не
слишком дотошного, - негра-карлика. Погода вдруг сделалась июльская, но эти
недели были зимой нашей жизни; вены замерзали и лопались от холода, и солнце
в небе было глыбой льда. Маленький врач ковылял на своих двухвершковых
ножках, смеялся, смеялся и все время ловил по радио комиков. Каждый день я
просыпался и говорил: "Если умру..." - не понимая, насколько я уже мертв и
только памятью волочусь за Пепе и Долорес... куда - неизвестно: я горевал о
Пепе не потому, что потерял его (и поэтому, конечно, тоже), а потому, что
знал: в конце концов Долорес и его настигнет: дневного света избежать легко,
а ночь неизбежна, и сны - это гигантская клетка.
Короче, Эд и Эйми поженились в Нью-Орлеане. Видишь ли, ее фантазия
сбылась, наконец-то она стала тем, чем всегда мечтала быть, - сиделкой... на
более или менее постоянной должности. Затем мы вместе вернулись в Лендинг;
ее идея - и единственное решение, потому что не поднимется он никогда.
Вероятно, мы так и будем вместе, пока дом не уйдет в землю, покуда не
обрастет нас сад и не утопит бурьян в своей чаще.
Рандольф отодвинул доску и привалился к столу; пока он рассказывал,
опустились сумерки и затопили комнату синевой; на дворе воробьи провожали
друг друга на ночлег, и в их вечернее чириканье вставляла важный голос
лягушка. Скоро Зу позвонит к ужину. Ничего этого не замечал Джоул, не
чувствовал даже, как занемели от долгого сидения в одной позе руки и ноги:
голос Рандольфа продолжал звучать в голове и рассказывал что-то, словно бы и
похожее на жизнь, но такое, чему не обязательно верить. Джоул был смущен,
потому что рассказ напоминал кино без замысла и без сюжета: Рандольф в самом
деле стрелял в отца? А главное - чем кончилось? Что сталось с Долорес и
ужасным Пепе Альваресом? Вот что ему хотелось знать, и он спросил об этом.
- Если б я сам знал... - ответил Рандольф и поднес к свече спичку;