"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

Они пришли в воскресенье - боксер Пепе Альварес и его менеджер Эд
Сансом. День, помню, был невыносимо жаркий, и мы сидели во внутреннем
дворике с веерами и холодным питьем: трудно вообразить общество людей более
несходных, чем мы четверо; спасибо еще, Сансом, в некотором роде шут,
разряжал атмосферу, а то бы мы чувствовали себя совсем стесненно: флюидами
Долорес и молодой мексиканец обменивались почти открыто - они были
любовниками, и это могла бы заметить даже несообразительная Эйми; я же не
удивился - Пепе поразил меня: лицо у него было оживленное и вместе с тем
мечтательное; жестокое и одновременно мальчишеское; чужеземное, но знакомое
(как знакомо что-то виденное в детстве); застенчивое и агрессивное;
непроснувшееся и чуткое. Но, называя его и Долорес любовниками, я, возможно,
преувеличиваю: "любовники" подразумевает до некоторой степени взаимность, а
Долорес, как выяснилось, никого не могла любить, настолько глубок был ее
транс. Мужчины выполняют приятную функцию - и только; помимо этого, у нее не
было ни личного чувства к ним, ни уважения к мужскому в человеке... к тому,
что, вопреки мифу, тоньше всего способен оценить другой мужчина. Во дворе
темнело, а я глядел на Пепе: его индейская кожа как будто удерживала весь
уходящий свет; глаза, лишенные глубины и по-звериному хитрые, влажные,
словно от слез, созерцали одну лишь Долорес - и вдруг я с легким содроганием
понял, что ревную не ее, а его.
Хотя поначалу я старательно скрывал свои чувства, Долорес интуитивно
поняла, что происходит: "Удивительно поздно мы открываем самих себя; я это
поняла про тебя с первого взгляда, - сказала она и добавила: - Только не
думаю, что он тебе подходит, я знавала многих Пепе: люби его, на здоровье, -
ничего из этого не выйдет". Ум может принять совет, но - не сердце; у любви
нет географии, и она не знает границ; повесь на нее жернов и утопи, она все
равно всплывет - как же иначе? Всякая любовь естественна и прекрасна, если
идет от естества; только лицемеры потянут человека к ответу за то, что он
любит, - эмоциональные невежи и праведные завистники, принимающие стрелу,
нацеленную в небеса, за указатель дороги в ад.
Она была другая - моя любовь к Пепе, гораздо сильнее той, что я
испытывал к Долорес, и более одинокая. Но мы вообще одиноки, милое дитя,
ужасно отрезаны друг от друга; так яростны насмешки мира, что мы не можем
высказать и показать свою нежность; смерть для нас сильнее жизни, она несет,
как ветер во тьму, наш плач, пародийно прикинувшийся безрадостным смехом:
наевшись помоями одиночества до зелени в лице и разрыва кишок, мы с воплями
скитаемся по свету, умираем в меблирашках и кошмарных гостиницах, вечных
пристанищах бренного сердца. Бывали минуты, чудесные минуты, когда я думал,
что свободен, что смогу забыть Пепе, его сонное жестокое лицо, но нет, не
получалось, он всегда был рядом, сидел во дворике или слушал ее гитару,
смеялся, разговаривал - всегда где-то рядом, как я в снах Долорес. Мне
невыносимо было видеть его боль, его бои были для меня мукой - и его прыжки,
и его жестокость, удары по его телу, яростный взгляд, кровь, синяки. Я давал
ему деньги, покупал кремовые шляпы, золотые браслеты (он обожал их, как
женщина), полосатые шелковые рубашки, туфли ярких негритянских расцветок и
то же самое дарил Эду Сансому, - и как же они оба меня презирали, - впрочем,
не настолько, чтобы отказаться от подарка, о нет. А Долорес продолжала с ним
роман, по своему обыкновению как бы невольно, незаинтересованно, словно ей
было все равно, продолжится это или нет, останется с ней Пепе или ее
оставит; подобно бессознательному растению, она жила (существовала), не