"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

взял щетку. - Какая ирония: родившись мертвым, я еще должен умереть; да,
родился мертвым буквально: повитухе достало упрямства шлепком вернуть меня к
жизни. Преуспела ли она в этом? - Он насмешливо посмотрел на Джоула. -
Ответь мне, преуспела она в этом?
- В чем? - спросил Джоул, ибо, как всегда, не понял: в этих темных
словах, казалось, Рандольф вечно вел тайный диалог с кем-то невидимым. -
Рандольф, - сказал он, - не сердись на меня, пожалуйста, но ты так странно
говоришь.
- Ничего, трудную музыку надо слушать по нескольку раз. И если сейчас
мои слова кажутся тебе бессмыслицей, то впоследствии они будут - чересчур
ясны; и когда это произойжет, когда сии цветы в твоих глазах увянут
непоправимо, что ж, тогда, - хоть никакие слезы не смогли растворить мой
кокон, - я все-таки всплакну о тебе. - Он встал, подошел к громадному
вычурному комоду, смочил голову лимонным одеколоном, расчесал блестящие
кудри и, слегка позируя, продолжал разглядывать себя в зеркале; повторяя его
облик в общем, зеркало это - высокое, в рост, и французских времен, - как
будто высасывало из него краски и обстругивало черты: человек в зеркале был
не Рандольфом, а любой персоной, какую угодно было воображению подставить на
его место; и, словно подтверждая это, Рандольф сказал: - Они романтизируют
нас, зеркала, и в этом их секрет; какой изощренной пыткой было бы
уничтожение всех зеркал на свете: где бы удостоверились мы тогда в
существовании собственной личности? Поверь мне, мой милый, Нарцисс не был
самовлюбленным... он был всего лишь одним из нас, навеки заточенных в себя,
и узнавал в своем отражении единственного прекрасного товарища, единственную
неразлучную любовь... бедный Нарцисс, - может быть, единственный, кто был
неизменно честен в этом.
Его прервал робкий стук в дверь.
- Рандольф, - сказала Эйми, - мальчик еще у тебя?
- Мы заняты. Ступай, ступай...
- Ну, Рандольф, - заныла она, - может быть, он все-таки пойдет почитает
отцу?
- Я сказал, ступай.
Джоул ничем не выдал облегчения и благодарности: привычка скрывать
чувства превратилась у него почти в инстинкт; иногда благодаря этому чувство
даже не возникало. Но одного он не мог добиться, потому что не придумано
способа очистить сознание добела: все, что стирал он днем, выступало в
сновидениях и спало рядом, держа его в железных объятиях. Что же до чтения
отцу, он обнаружил такую странность: мистер Сансом никогда по-настоящему не
слушал; каталог посылочной фирмы "Сирз, Робак", как выяснилось, занимал его
ничуть не меньше любой повести о Диком Западе.
- До этого происшествия, - сказал Рандольф, вернувшись на место, - Эд
был совсем другим... изрядный гуляка и, на не слишком придирчивый вкус,
хорош собой (ты сам это можешь видеть на фотографии), но, по правде сказать,
я никогда его особенно не любил - даже наоборот; прежде всего, наши
отношения осложнялись тем, что он был хозяином Пепе, иначе говоря, его
менеджером. Пепе Альварес - тот, что в соломенной шляпе, а девушка, стало
быть, - Долорес. Карточка, разумеется, не слишком верна, наивна: придет ли
кому-нибудь в голову, что всего через два дня после того, как ее сделали,
один из нас покатился по лестнице с пулей в спине? - Он замолчал, поправил
доску с бумагой и стал смотреть на Джоула одним глазом, как часовщик. -