"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

тебя, а на портрете он получился древнее Джизуса Фивера, и если в жизни
глаза у него были младенчески-голубые, то я видел мутные глаза пропащего
человека. И, как выяснилось, видел правильно, потому что юный Курт - так его
звали - оказался совершенным исчадием и дважды пытался меня умертвить... в
обоих случаях, замечу, проявив удивительную изобретательность. Бедное дитя,
что-то с ним сталось?.. Да и со мной, если на то пошло? Это вот самый
интересный вопрос: что сталось со мной? - По ходу разговора, как бы отбивая
фразы, он макал кисть в банку, и в постепенно темневшей воде, посредине,
тайным цветком распускалось красное сгущение. - Очень хорошо, можешь сесть
удобнее, передохнем.
Джоул вздохнул и огляделся; он впервые попал в комнату Рандольфа и за
два часа не успел в ней освоиться - уж больно не похожа была она на все
виденное прежде: потертое золото, потускневшие шелка, их отражения в
витиеватых зеркалах создавали такое ощущение, как будто он переел сладкого.
Как ни велика была комната, свободного пространства в ней оставалось не
больше полуметра; резные столы, бархатные кресла, канделябры, немецкая
музыкальная шкатулка, книги, картинки, казалось, перетекали друг в дружку -
будто наводнение занесло их сюда через окна и здесь оставило. За письменным
столом, формой напоминавшим печень, вся стена была под корой открыток; шесть
из них, японской печати, могли бы послужить к просвещению мальчика, хотя
Джоулу в какой-то мере был уже известен смысл того, что на них изображалось.
На длинном, черном, чудовищно тяжелом столе разместилось нечто вроде
музейной экспозиции, частично состоявшей из древних кукол: иные были без
рук, иные без ног, без голов, иные стеклянным пуговичным взглядом созерцали
собственные внутренности, соломенные и опилочные, сквозь отверстия ран; все,
однако же, были одеты - и нарядно - в бархат, кружево, полотно. А посреди
стола стояла маленькая фотография в серебряной рамке, затейливой до
нелепости, - фотография дешевая, сделанная, очевидно, среди аттракционов
заезжего цирка, ибо сфотографированные, трое мужчин и девушка, стояли перед
комическим задником с косоглазыми обезьянами и хитро косящими кенгуру;
Рандольфа Джоул узнал без труда, хотя здесь он был стройнее и красивее... да
и еще один мужчина казался знакомым... - отец? Лицо лишь отдаленно
напоминало человека из комнаты напротив. Третий, выше ростом, чем эти двое,
являл собой фигуру удивительную - крепкого сложения и, даже на этой
выцветшей карточке, очень темный, почти негроид; черные и узкие глаза хитро
блестели из-под пышных, как усы, бровей, а губы, более полные, чем у любой
женщины, застыли в дерзкой улыбке, которая еще больше усиливала впечатление
эстрадного шика, создаваемое его соломенной шляпой и тростью. Одной рукой он
обнимал девушку, анемичное, фавноподобное существо, глядевшее на него с
нескрываемым обожанием.
- Ну, ну, - сказал Рандольф, вытянув ноги и поднося огонь к ментоловой
сигарете, - не относись серьезно к тому, что здесь видишь; это всего лишь
шутка, учиненная мной надо мною же... забавная и ужасная... весьма
аляповатый склеп, можно сказать. В этой комнате не бывает дня и ночи; не
сменяются времена года, да и годы не идут, и когда я буду умирать, - если
еще не умер, - пусть я буду мертвецки пьян и свернусь клубочком, как в
материнском чреве, омываемый теплой кровью тьмы. Не иронический ли финал для
того, кто в глубине своей проклятой души желал простой и чистой жизни? Хлеба
и воды, бедного крова, чтоб разделить его с любимым человеком, и ничего
больше? - Улыбаясь, приглаживая волосы на затылке, он загасил сигарету и