"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

далекой комнате, звенел ее милый голосок: "Джоул, я тебя люблю. Я люблю тебя
на дюйм, на чуть-чуть, на уйму уйм". И был еще один человек,
присутствовавший почти всегда, но редко - в одном и том же виде; то есть
являлся он в разных нарядах и обличьях - то цирковым силачом, то богатым
славным миллионером, - но всегда его звали Эдвард Р. Сансом.
Рандольф сказал:
- Она жаждет мести; по доброте душевной я согласен вытерпеть несколько
адских минут пианолы. Милый Джоул, ты не мог бы принести свет?
Когда он поднял лампы и понес через холл в гостиную. Мистер Мистерия и
маленькая Анни Роз Куперман ускользнули во тьму, как давеча на кухне.
Невидимые пальцы рэгтайма бегали по пожелтелым костям пианино,
карнавальные аккорды отзывались легкой дрожью в хрустальных призмах. Эйми
сидела на табуретке, обмахивая бледное личико синим кружевным веером,
извлеченным из старинной горки, и неотрывно наблюдала за нырянием клавиш.
- Это музыка с парада, - сказал Джоул. - Один раз на масленицу я ехал с
картиной - на ней был китаец с длинной черной косичкой, только пьяный сорвал
картину и стал ей бить знакомую, прямо на мостовой.
Рандольф придвинулся к Джоулу на двойном кресле. Поверх пижамы на нем
было надето полосатое кимоно с рукавами-крыльями, а пухловатые ноги
упакованы в сандалии из тисненой кожи; ногти на ногах блестели лаком. Вблизи
он распространял тонкий лимонный аромат, и безволосое лицо его выглядело
немногим старше, чем лицо Джоула. Глядя прямо перед собой, он нашел руку
Джоула и заплел его пальцы своими.
Эйми укоризненно захлопнула веер.
- Ты даже не поблагодарил меня, - сказала она.
- За что, моя обожаемая?
Держаться с Рандольфом за руки было как-то не совсем приятно, и от
желания вонзить ногти в эту сухую горячую ладонь у Джоула сами собой
напряглись пальцы; кроме того, Рандольф носил перстень, и он больно давил на
суставы. Перстень женский, с дымчатым радужным опалом, схваченным острыми
серебряными лапками.
- Как? За красивые перья, - напомнила Эйми. - Голубой сойки.
- Прелестны, - сказал Рандольф и послал ей воздушный поцелуй.
Удовлетворенная, она развернула веер и стала яростно обмахиваться. Позади
нее дрожали подвески лампы, и вялая сирень, сотрясаемая тяжелой музыкой
пианолы, роняла на стол лепестки. Лампу поставили перед пустым камином, и
казалось, что это его огонь там теплится - пепельный и зыбкий.
- Первый год к нам не пожаловал сверчок, - сказала Эйми. - Каждое лето
прятался в камине и пел до осени; помнишь, Рандольф, Анджела Ли не позволяла
его убить?
Джоул процитировал: "Слушай, как кричат сверчки в траве, внемли их
песне звонкой".
Рандольф наклонился вперед.
- Очаровательный мальчик, маленький Джоул, милый Джоул, - прошептал он.
- Постарайся быть здесь счастливым, постарайся немного меня полюбить,
хорошо?
Джоул привык к похвалам, - воображаемым, родившимся у него в голове, -
но, услышав из чужих уст такую безыскусную, ощутил неловкость: дразнят его,
разыгрывают? Он испытующе взглянул в круглые невинные глаза и увидел свое
детское лицо, сжатое как в объективах стереоскопического фотоаппарата. Потом