"Трумен Капоте. Другие голоса, другие комнаты [H]" - читать интересную книгу автора

сыграли злую шутку. Не знал он только, кто и где. Он чувствовал себя
отрезанным, безликим - каменный мальчик на трухлявом пне: не было никакой
связующей нити между ним и каскадом бузинных листьев, низвергающимся на
землю, и крутой затейливой кровлей Лендинга в отдалении.
- Зябну. В постель хочу, укрыться. Гроза идет.
- Не канючь, дедушка.
Потом произошло необычное: словно следуя указаниям кладоискательской
карты. Зу отмерила три шага в направлении хилого розового кустика и, хмурясь
в небо, сорвала с шеи ленту. Как ожерелье из багровой проволоки, горло се
охватывал узкий шрам; она легонько провела по нему пальцем.
- Когда приберешь Кета Брауна, Господи, пошли его обратно в поганом
собачьем виде, псом неприкасаемым, чтобы покоя не знал.
Словно жестокий коршун пал с неба и вырвал у Джоула веки, заставив его
глядеть выпученными глазами на горло Зу. Может быть, она такая же, как он, и
у мира зуб против нее. Черт возьми, не хотел бы он обзавестись таким шрамом.
Да куда же денешься, если вечно спереди опасность, а за спиной обман? Никуда
не денешься. Некуда. Мороз пробежал у него по спине. Над головой ударил
гром. Содрогнулась земля. Он спрыгнул с пня и в развевающейся рубашке
кинулся к дому; беги, беги, кричало ему сердце, и - хрясь! - стремглав
влетел, упал в шиповник. Еще одно дурацкое несчастье. Видел ведь этот
шиповник, знал о препятствии и, как нарочно, сюда угодил. Однако жгучая боль
в расцарапанном теле будто очистила его от тоски и растерянности, как
изгоняют дьявола в фанатических культах причинением себе боли. Зу помогла
ему подняться и, увидев нежную тревогу на ее лице, он почувствовал себя
дураком: ведь она ему друг, чего бояться?
- Ну-ка, нехороший мальчик, сказала она, вытаскивая шипы из его брюк, -
что ж ты так погано поступаешь? Обидел нас с дедушкой. - Она взяла его за
руку и повела на веранду.
- Ке-ке-ке, - закудахтал Джизус, - я бы так упал - все бы кости
поломал.
Зу подняла аккордеон, прислонилась к столбу веранды и, небрежно
растягивая мехи, сыграла спотыкающуюся нестройную мелодию. А ее дед
обиженным детским речитативом повторил свои жалобы: он сейчас умрет от
холода, ну и пускай, кому какое дело, жив он или умер? и почему Зу, коли он
исполнил субботнюю службу, не уложит его в теплую постель, не даст ему
покой? есть же на свете злые люди, и какие творятся жестокости.
- Замолчи и склони голову, дедушка, сказала Зу. - Мы кончим службу как
положено. Мы скажем Ему наши молитвы. Джоул, детка, склони головку.
Трое на веранде словно сошли с ксилографии: Старейшина на троне из
великолепных подушек, с желтым животным на коленях, серьезно глядящим на
маленького слугу, который склонился в подводном свете у ног хозяина, и дочь,
похожая на черную стрелу, простерла над ними руки, как бы благословляя.
Но не было молитвы в уме у Джоула - и даже ничего такого, что мог бы
ухватить невод слов, ибо все его молитвы в прошлом, за одним исключением,
состояли из простых, конкретных заказов: Господи, дай мне велосипед, нож с
семью лезвиями, коробку масляных красок. Ну как, как можно произнести такие
неопределенные, такие бессмысленные слова: "Господи, позволь, чтобы меня
любили"?
- Аминь, - прошептала Зу.
И в то же мгновение, коротким вздохом, хлынул дождь.